Консерватизм и политические партии в современной России

Известно, что идеологическое кредо президента России выражается понятием «консерватизм». Любимый концепт премьера - «консервативная модернизация». Одним из основных институтов государственной власти (наряду с президентом, правительством, судами РФ) выступает парламент - Федеральное Собрание, которое является представительным и законодательным органом. Оно состоит из двух палат - Совета Федерации и Госдумы.

Немного арифметики. В Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации VI созыва, депутаты которой в 2011 году были избраны по пропорциональной системе (то есть по партийным спискам), представлены четыре политические партии, две из которых прямо заявляют об идеологической приверженности российскому консерватизму («Единая Россия») и русскому национализму (Либерально-демократическая партия). Фракция партии «Единая Россия» имеет в своем составе 238 депутатов, фракция ЛДПР - 56. Таким образом, 65,32% общего числа депутатов, принимающих федеральные законы, а также участвующих в формировании правительства страны и контроле его деятельности, позиционируют себя как «российские консерваторы» и «русские националисты». Далее: по состоянию на начало августа 2014 года, в РФ было официально зарегистрировано 77 политических партий, из которых 69 обладают правом участия в выборах. Кроме того, зарегистрированы 63 организационных комитета, ставящих целью создать политическую партию. Из 77 действующих политических партий порядка 20 можно назвать консервативными, так как в своих программных документах они декларируют те или иные консервативные принципы и ценности. Среди остальных порядка 15 «околоконсервативных» и «неконсервативных» партий осознанно или неосознанно используют в партийных документах консервативную риторику.

Если сюда добавить общероссийское общественное движение «Общероссийский народный фронт», объединившее единомышленников президента России, то масштабность присутствия консерватизма в современном идеологическом и политическом пространстве страны возрастет еще больше.

Смею утверждать, что многие идеологи и теоретики консервативных, традиционалистских, националистических, патриотических и других партий не всегда четко представляют себе, что же, собственно, такое консерватизм, какова иерархия консервативных ценностей, и практически всегда слабо ориентируются в пространстве интеллектуального богатства русской консервативной социально-политической мысли, формировавшей иерархию консервативных ценностей. Более того, каждая политическая сила вкладывает в понятие консерватизма содержание, которое ей выгодно в него вкладывать в данный момент.

Для многих партий ритуальными стали фразы о «государственности» и «патриотизме». Как мантры, звучат лозунги: «Наша цель - обновленная сильная Россия!», «Родина, семья, честь, патриотизм, духовность», «Сохраним себя, сбережем семью, возродим Россию» и т.п. На страницах партийных программ можно встретить термины «российский консерватизм», «либеральный консерватизм», «консервативный демократический социализм», «левый консерватизм», «социальный консерватизм», «либерал-консерватизм», «неоконсерватизм», «здоровый консерватизм», «гражданский национализм». В них идет речь идет не просто о консервативной идеологии, но о «национально-патриотической идеологии», об идеологии «российской имперской демократии», о «казачьей идеологии» и т.д.

Возникает вполне закономерный вопрос: откуда берутся такие «идеологические» основы? На мой взгляд, в данном случае может быть только два варианта их появления. Либо их создатели, совершенно не понимая сути консерватизма, изобретают то, что с ним не всегда соотносится. Либо мы имеем дело с открытиями в политической науке. В последнем случае авторы программ должны дать развернутое научное обоснование своих нововведений. Хотелось бы верить, что те, кто включает в программы подобные термины и понятия, могут легко растолковать непросвещенному читателю их суть. Если же партийные теоретики и идеологи не могут научно обосновать вводимые ими новые понятия, очевидно, что деятельность партий обречена на провал.

Отталкиваясь от факта масштабного присутствия консерватизма в идейно-политическом пространстве нашей страны и неопределенности его трактовок действующими политиками и партстроителями, затрону несколько вопросов и сюжетов, касающихся феноменологии консерватизма и, на мой взгляд, важных в контексте описания консерваторов и консерватизма как явления.

Вопрос первый. Что такое консерватизм? В зависимости от различных истолкований самого феномена консерватизма обосновываются различные подходы к решению, казалось бы, простого вопроса. Весь спектр истолкований можно свести к двум основным случаям. Первый случай истолкования - когда консерватизм рассматривают преимущественно как политическую идеологию, в конечном счете отождествляемую с консерватизмом политических партий. Такова узкая трактовка. И должен заметить, что, конечно же, объективные основания для нее имеются. Ведь институционально оформленный политический консерватизм всегда выступает логическим завершением консервативного мироощущения. Но ситуация гораздо сложнее. Очевидно, что расширительная трактовка консерватизма, представляющая его как универсальное явление, включающая в себя характеристику консерватизма и как способа (стиля) мышления, и как политической идеологии, и как комплекса поведенческих установок, и даже как моды, - такая трактовка (или второй случай истолкования) более оправдана и соответствует реальности.

Вопрос второй. Что лежит в основе консерватизма? Общее, присущее данному феномену на разных точках исторической и географической системы координат, - на мой взгляд, оптимальные непатологические психологические реакции, вызывающие глубокие охранительные консервативные чувства и стремления. Никто не отменял и не может отменить, например, элементарных социально-психологических явлений контрсуггестии и контр-контрсуггестии; никто не может уничтожить механизмов социальной репродукции, противоположных инновациям; никто, наконец, не может отрицать силы ретроградного стремления человека, в каждый момент жизни всегда стоящего на пороге неизвестного. Здесь - ретроградное стремление опереться на что-то прочное и незыблемое - а таковым неизменно оказывается прошлое (не случайно поэты его называют «хранителем надежности бытия»). В таком отношении консерватизм представляется своеобразной защитой от непредсказуемости реального мира.

Рефлексивный же, или теоретический, консерватизм - некий сплав очень разных, хотя и имеющих общий стержень тем, мотивов, настроений. В первом приближении стержень включает следующую аргументацию. Во-первых, защиты традиционных ценностей; соблюдения их иерархии; уважения авторитетов, дисциплины, морали, норм и обязанностей индивида, уважения основных общественных институтов - семьи, государства, Церкви, школы, армии. Во-вторых, культурного кризиса, который трактуется как ослабление традиционных связей, духовно-нравственных ценностей, этических и эстетических норм и других основ, на которых покоится общество. В-третьих, идеи необходимости социальной стабильности. Пафосом консерватизма становятся осторожность, недоверие к новациям; тяга ко всему устоявшемуся, стабильному, к порядку; желание иметь гарантированную уверенность в завтрашнем дне и одновременно с неприятие экстремизма и приспособление к меняющимся условиям.

Проблема определения консерватизма

Существующий разброс оценок и мнений о природе консерватизма в значительной степени обусловлен трудностью его содержательного определения, что объясняется по меньшей мере двумя наиболее общими причинами методологического характера.

В подавляющем большинстве теоретики консерватизма склонны считать себя прежде всего прагматиками, отрицающими значимость абстрактных рецептов в политике и сосредоточивающими все свое внимание на конкретных механизмах урегулирования тех или иных проблем в условиях общественных кризисов. Жизнь много богаче «голологических» умствований (термин Аполлона Григорьева). Реагирование на реальные вызовы жизни, а не «построение» чего-то в соответствии с априорными схемами - суть консервативного действия. Консерватизм, следовательно, воспринимается не просто как идеология, но как подход к политике, ее оценка. Соответственно, в каждом отдельном случае содержание консервативной программы или теории ставится в зависимость от требований эпохи, в результате чего вариантность объектов консервативной фиксации увеличивается. В свою очередь, увеличивается и число характеристик и признаков консервативного идейно-духовного комплекса.

На вышеуказанную проблему разнообразия конкретно-исторических типов консерватизма накладывается не менее сложная проблема его «трансляции» на инонациональный язык. Поясню: в отличие от универсальных и интернациональных идеологий социализма или либерализма, консерватизм всегда представляет собой сугубо национальное явление, что с присущей ему прямотой четко сформулировал еще Константин Леонтьев: «…охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское; а либерализм у всех один…»

Консерватизм и традиция

Один из авторитетных исследователей утопии и традиции - польский социолог Ежи Шацкий - показал, что для консерваторов их идеология имела «три значения: была защитой или существующего положения вещей, или исторической непрерывности, или же какого-то положения в прошлом, признаваемого идеальным».

Действительно, главным определителем для всех разновидностей консервативной мысли является положительное отношение к прошлому, опора на историческую традицию. Здесь, наверное, нужно сказать, что понимается под традицией. Определяя традицию, я воспользуюсь дефиницией, которую дал Шацкий: традиция - «те образы ощущений, мышления и поведения, которые ввиду их… принадлежности к общественному наследию группы оцениваются ее членами положительно».

Подчеркну, что всегда сам факт возникновения пристального внимания к традиции свидетельствует о том, что существует определенная угроза социальному порядку, освященному временем, - и порядок нуждается в защите и требует рационального осмысления происходящего.

Консерватизм и теоретическая рефлексия

Еще один исследователь - Карл Манхейм - связал консервативную ориентацию с пафосом «обусловленности» сознания. Немецкий социолог различает два вида консерватизма: «с одной стороны, более или менее универсальный, а, с другой, - определенно современный, являющийся плодом определенных общественных и исторических обстоятельств». Если первый вид Манхейм назвал традиционализмом, то второй - собственно консерватизмом, который есть «в сущности… прежде всего сознательный традиционализм», то есть консерватизм рефлексивный, выступающий в сознательной оппозиции к нарушившему традиционный уклад идейному движению. Действительно, традиционное сознание само по себе не предрасположено к теоретизированию, и лишь противодействующее ему «движение оппозиционных слоев и их стремление взорвать существующий порядок как бы извне воздействует на консервативное сознание, заставляя его… осмыслить историческую роль». Иначе говоря, определенная внешняя среда заставляет консерватизм рефлектировать. Хотя ранее человек, адаптировавшийся к данным реальным обстоятельствам, не делал их объектом теоретических размышлений и принимал окружающее как часть общего миропорядка, не содержащего каких-либо проблем. В последнем случае консервативное сознание пребывает в плоскости скрытого существования, в сфере «неосознанных возможностей свершения» и воздействует на общество как нечто потустороннее - в качестве веры, религии, мифа.

Появление консерватизма как социального течения и типа теоретической рефлексии над политикой означает, что в политической практике все отчетливее прослеживается присутствие двух масштабных целостных тенденций, из которых одна ориентирована на форсирование общественных изменений, а другая сдерживает их. Замечу, что сам Манхейм не сводил изменения к исключительно политическим, а рассматривал их в масштабах измерения духовной культуры, мировоззрения, психологии данного общества.

Сущность или характерные признаки консерватизма

Традиционно проявление консервативной интенции связывается с конкретным историческим фоном - реакцией на Французскую революцию. Однако, на наш взгляд, важно не только то, что консерватизм есть реакция на революцию и Просвещение, ей предшествовавшее, но и то, что он появился как сознательное оппозиционное движение, выросшее на неприятии буржуазно-либеральной идеологии.

Что касается Просвещения - замечу, что тысячелетие, а, может быть, и больше, человечество жило прошлым, наука и обществознание были в буквальном смысле слова «ретроградными», так как самой достоверной считалась наиболее древняя доктрина, учение, идеология, а возраст был синонимом мудрости. Ортодоксальность, выраженная формулой: «то, чему верили везде, всегда и все», обращенность в глубь веков, продержались до XVII столетия как непререкаемая основа для научных поисков. Характеризуя Просвещение, Алексей Федорович Лосев указывал на лозунг «знание без веры», на вероучение о «всемогуществе знания», на «постоянное упование на науку», на слепой догмат «в знании - сила», на механицизм и машинную культуру, ставшие составными частями «новоевропейского духа», пронизанного рационализмом и индивидуализмом. Просветительский миф о всемогуществе знания, - подчеркивал он, - оказывается не чем иным, как «буржуазным мифом». Добавлю, что именно в «век Просвещения» (в философии от Декарта) наука обратила свои взоры в будущее - при том настолько решительно, что по отношению к прошлому выработалось чисто обывательское пренебрежение, выраженное формулой «чем старее, тем ошибочнее (глупее)».

Сущностью любого консервативного течения XIX века является охранение старых, традиционных начал, которым грозит гибель со стороны новых, разрушительных тенденций развития общества.

Классический консерватизм прошлого признает необходимость фактического и юридического неравенства людей, сохранения сословий и привилегий господствующих или ранее господствовавших классов и социальных групп. Для консервативных теорий и концепций характерны теологическое и натуралистическое обоснования философских и социологических позиций, ссылки на божественную и естественную природу охраняемых ценностей. В представлениях консерваторов общество и государство являются естественными органическими образованиями, где нарушение и диссонанс в одной части вызывают болезненный отклик всего социального организма.

Таков первый признак консерватизма. Теперь о признаке втором. Он - естественноисторическая объективность. Теоретики консерватизма в идейной борьбе против просветителей сумели вскрыть метафизическую ограниченность их рационалистических, априорных построений, выдвинули исторический подход для объяснения природных и общественных явлений. Такой подход, носивший натуралистический и фаталистический характер, отрицал правомерность революций, любых насильственных действий, направленных на изменение существующего порядка. Консервативное направление противопоставило интернациональным и космополитическим позициям своих противников из революционного и либерального лагеря идеи национальной самобытности, культурного своеобразия, охранения традиционных национальных начал от разрушения инонациональными и космополитическими веяниями.

И, наконец, третий сущностный признак консерватизма. Консерватизму присуща установка на «реальное историческое делание». Приверженцы консерватизма испытывают недоверие к абстрактному, далекому от конкретных жизненных обстоятельств теоретизированию. Такое не значит, что идеологи консервативного направления не создают развернутых теоретических построений и концепций, но даже консервативные утопии имеют практическую социально-политическую направленность. Соответствующая установка консерваторов во многом обусловлена их реальной причастностью к сфере управления. Мировоззренчески она вытекает из понимания ими политического процесса как управляемого сверху, что находит выражение в апелляции к силе и авторитету государства и других надличностных социальных институтов как регуляторов процесса.

Специфика русского политического консерватизма

Что касается русского политического консерватизма прошлого, то наряду с вышеперечисленными чертами в ряде случаев его концептам были свойственны романтические и утопические формы. Обуславливалась романтика прежде всего тем, что русские консервативные концепты питались религиозными, историософскими, социальными идеями. Им не хватало политической автономной рациональности, характерной для западноевропейской мысли.

Приведу конкретный пример консервативного видения взаимоотношений власти и народа. Славянофил Константин Сергеевич Аксаков считал, что «Государево дело» - «все дело управления государственного, и внешнего, и внутреннего, - и по преимуществу дело военное, как самое яркое выражение государственной силы». Поясняя существо дела, Аксаков предлагает замечательный образ стражи, охраняющей храм, где совершается богослужение (стража здесь - правительство, а молится - народ).

На мой взгляд, подобный утопизм обусловливался не только и не столько внутренней логикой аргументации или фантастичностью политических идей, сколько акцентом на роли моральных установок.

Сюда нужно добавить, что русская консервативная традиция не выработала сколько-нибудь устоявшегося, единого философско-политического основания, в рамках которого она могла бы рассматриваться как консолидированное идейно-политическое течение.

Неоднородность русского консерватизма

Можно утверждать, что сущность русского консерватизма выражалась известной триадой: «Православие. Самодержавие. Народность». В связи с чем целесообразным представляется условно разграничить имевшие в России XIX века место консервативные течения по акценту на той или иной составляющей триады. Первое направление - направление, для которого самым важным представлялась защита самодержавия, государственно-хранительное (его часто отождествляют с «казенным патриотизмом», «официозно-бюрократическим» консерватизмом, что не совсем верно). Среди его представителей можно назвать, например, Николая Карамзина, Михаила Погодина, Михаила Каткова. Второе - направление, для представителей которого - славянофилов, почвенников, панславистов и других - характерен акцент на народности, «племенном начале». Третье направление, главным объектом охранения которого было православие, - православно-хранительное, представленное прежде всего творчеством Константина Леонтьева и клерикальных кругов.

Можно, конечно, провести и более дробное деление внутри каждого выделенного крыла. Отношения между разными направлениями и течениями были сложными и неоднозначными. Нет ничего удивительного в том, что русские консерваторы часто расходились во взглядах со своими, казалось бы, идейными соратниками и открыто полемизировали друг с другом (в частности, Погодин критически оценивал политическую историософию Карамзина, а Леонтьев, хваля Каткова за государственническую позицию, критиковал его за уступки либерализму, за недостаточное понимание сложности переживаемого Россией времени). Слишком глубоки были различия между ними по ряду принципиальных вопросов. Ситуация объясняется тем, что русский консерватизм XIX века неоднороден, отсюда и полемика среди самих консерваторов. Таким образом, подход, основанный на анализе русского консервативного лагеря как чего-то целостного и единого, представляется некорректным.

Такое понимание позволяет более детально разобраться во взаимоотношениях представителей и течений консервативной ориентации и актуализировать именно те аспекты их творчества, которые могут быть полезны для формирования современной идеологии политического консерватизма.

Консервативная идеология и современность

Если консервативный акцент на роли моральных установок существует вне времени и его не нужно обсуждать, то консолидация современного российского консерватизма на едином основании становится задачей дня. Стране, то есть людям и государству, нужна целостная, внутренне не противоречивая идеология. Идеология как форма организации коллективного сознания - то, что в статике обозначает системные принципы взаимодействия социальных групп и институтов, отграничение «своего» и «чужого», то есть устранение проблем самоидентификации как для отдельных людей, так и для общества в целом, а в динамике обозначает цель, средства и способы ее достижения, то есть смысл общественного развития. Причем идеология ставит четкие рамки того, что можно, а чего нельзя делать в обществе (общие идеологические принципы воплощаются в нормы права, соблюдение которых становится законом для граждан и институтов, поддерживается силой государства, принуждающего к их соблюдению). В идеологии в концентрированном виде аккумулируются ценности, то есть то, что значимо для людей, полезно, то, чем желательно обладать или же к чему нужно стремиться. Системы ценностей, выстроенные в определенном порядке, или иерархия ценностей, составляет значимое ядро каждой политической идеологии, маркирует ее и отграничивает от других идеологий. Все то же самое справедливо и в отношении идеологии консерватизма, значение которой для современной России чрезвычайно велико.

Русская интеллигенция и консерватизм

Главную роль в формировании идеологии обычно отводят интеллигенции. Замечательный итальянский писатель и философ Умберто Эко очень верно заметил, что «русское понятие «интеллигенция» не подходит под европейский термин intelligenzia», который употребляется часто иронически, для обозначения категории людей, беспрерывно вылезающих с поучениями (по-французски maître à penser – мэтры общественного мнения). Одна из широко признанных дефиниций интеллигенции определяет ее как образованную, мыслящую часть общества, влияющую на формирование общественного сознания и претендующую на роль духовной элиты.

Причем отечественная интеллигенция, как и ее духовные вожди, часто рассматривалась и рассматривается в русской культуре как своего рода интеллектуальное «сектантство», характеризующееся специфической идеологией и моралью, особым типом поведения и бытом, физическим обликом и радикальным умонастроением, неотделимым от идейно-политической нетерпимости. Соответствующий облик интеллигенции сложился в результате ее идейного противостояния (в лице радикально настроенных поборников демократии в России) русскому самодержавию. Интеллигенция ассоциировалась уже не с аккумуляцией всех достижений отечественной и мировой культуры, не с концентрацией национального духа и творческой энергии, а скорее с политической «кружковщиной», подпольной, заговорщицкой деятельностью, с этическим радикализмом, тяготеющим к революционности (вплоть до террора). Принадлежность к интеллигенции тем самым означала не столько духовное избранничество и универсальность, сколько политическую целенаправленность - фанатическую одержимость социальными идеями, стремление к переустройству мира в духе книжно-утопических идеалов, готовность к личным жертвам во имя народного блага.

Здесь не могу удержаться, чтобы немного не снизить героический пафос. Когда говорят о жертвенности русских радикалов, мне сразу вспоминается гротескный образ Васисуалия Андреевича Лоханкина, созданный фантазией писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Персонаж их сатирического романа «Золотой теленок» был выгнан из пятого класса гимназии «за неуспешность», никогда нигде не работал, «сидел на шее» у жены - то есть вел исключительно «интеллектуальный» образ жизни и потому причислял себя к социальной прослойке интеллигенции. Подолгу простаивая перед книжным шкафом (в котором «по ранжиру вытянулись дивные образцы переплетного искусства»), он думал: «Рядом с сокровищницей мысли делаешься чище, как-то духовно растешь». Поротый на кухне соседями по коммуналке, Васисуалий во время экзекуции вполне «интеллигентски» (по мнению наших великих сатириков) размышлял: «Может, именно здесь искупление, очищение, великая жертва… Может быть, так надо. Может быть, именно здесь великая сермяжная правда».

С таких позиций «русская интеллигенция» представляется фантомом, выдумкой людей (журналиста Боборыкина и его предшественников), обозначивших соответствующим термином феномен радикальной молодежи - «недоучившихся студентов, озлобленных семинаристов и недоучек-дилетантов», невежд, забывших Бога и собирающихся «строить новое общество… на крови и в грязи», и их вождей - «нахватавшихся вершков журналистов», бессмысленно отрицающих все существующее во имя фантастического будущего, уподобляющихся «мухам, гадящим картину великого художника». Процитированные слова Михаила Петровича Погодина и Бориса Николаевича Чичерина кому-то могут показаться несправедливыми, но они четко фиксируют то обстоятельство, что в русском общественном сознании того времени слово «интеллигент» имело ругательный оттенок, а здравомыслящие люди не считали возможным так себя именовать.

Возникает вопрос: почему? Да потому, что цвет русской нации составляли не революционеры различных мастей, как нас учили семьдесят лет, а как раз те самые «хранители», консерваторы и государственники, олицетворявшие интеллектуальное средоточие «русского народного духа».

Оппозиционность консерватизма

Консерваторы не менее радикалов осознавали и переживали раскол русского общества на две субкультуры - бюрократическую «немецкую» (от слова «немой», чужой) и общинно-мирскую крестьянскую (христианскую, православно-русскую). Если мы внимательно прочтем то, что писали так называемые охранители, если мы попытаемся понять то, к чему они стремились, то с удивлением обнаружим в их творчестве и гражданской позиции явный элемент оппозиционности существующей власти. Более того, практически все русские мыслители (от Николая Михайловича Карамзина до Льва Александровича Тихомирова) изображали идеальную монархию, отталкиваясь от критического отношения к реальному воплощению современного им российского самодержавия.

Однако в противовес нигилизму недоучившейся молодежи, оппозиционность их была конструктивной и в аргументации отличалась опорой на солидную интеллектуальную традицию как западной, так и русской науки; знанием и осознанием социально-политической истории, позволявшим утверждать недопустимость кардинальных инноваций и революционных скачков; трепетным отношением к «домашнему быту русского народа», который хотя и противопоставлялся быту и духу «цивилизованных европейцев», но оценивался не по шкале «хуже - лучше», подразумевающей необходимость кого-то в чем-то догонять, заимствовать чей-то уникальный опыт и т.п. «европейничанье», а получал право на параллельное существование в качестве особой православной цивилизации. Их оппозиционность онемеченной бюрократической власти поддерживалась мировоззренческой установкой на «органичное» развитие общества, укорененного в национально-русской почве и питающегося отнюдь не теоретическими книжными изысками Вольтеров и Руссо, а потому, в отличие от прожектерства строителей «светлого будущего», нацеленного на конструктивные перемены настоящего.

Прогрессивность консерватизма

В свое время Николай Александрович Бердяев, рассуждая о консерватизме, совершенно справедливо заметил: «Консервативное начало само по себе не противоположно развитию, оно только требует, чтобы развитие было органическим, чтобы будущее не истребляло прошедшего, а продолжало его развивать».

В наши дни много говорят о возрождении России. Возрождение предполагает возврат к состоянию дееспособности. Не разрушение, но созидание, сохранение и охранение исконных, базовых, сущностных начал российского общества. От чего? От разрушительного нигилизма, радикализма, реформизма и прочих «измов». В пользу чего? В пользу стабильности, законности и порядка, преемственности традиций и т.п., одним словом - в пользу консерватизма. С точки зрения возрождения Великой России, консерватизм, сохраняющий то немногое, что осталось после череды «великих» российских экспериментов, много прогрессивней нигилистического радикализма декабристов, народников, анархистов, большевиков и нынешних «демократов-либералов».

Парадоксальное на первый взгляд утверждение о прогрессивности консерватизма требует небольшого историко-политологического объяснения. Когда рассуждают о консерватизме, то расхожим стереотипом является восприятие его приверженцев как противников прогресса вообще, причем не проводится принципиального различия между понятиями «прогресс» и «развитие». Одним из первых в истории русской социально-политической мысли развел два понятия Константин Николаевич Леонтьев, заявив, что «между эгалитарно-либеральным поступательным движением и идеей развития нет ничего логически родственного, даже более: эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития». Он доказывает, что «прогресс, то есть последующая ступень истории, ее завтрашний, так сказать, день не всегда носит характер более эмансипационный, чем была ступень предыдущая, чем период истекающий или истекший». В силу чего «могут стать прогрессом, в свою очередь, и всякие реакционные меры, и временные, и законодательные - раз только меры, освобождающие личность человеческую, достигнут так называемой точки насыщения». Леонтьев, используя идею прогресса против самих «прогрессистов», настойчиво убеждает своих читателей в том, что «настало время реакционного движения, если не для всех, то, по крайней мере, для некоторых сторон жизни…» Слова русского мыслителя позапрошлого века необычайно актуальны и в наши дни.

Консервативные ценности и консервативные декларации

Вернемся к современным политическим партиям, декларирующим свою «консервативность». Здесь мы обнаруживаем множество примеров вопиющего несоответствия деклараций так называемых консервативных партий собственно консервативным ценностям. Я не буду касаться программных документов партии «Единая Россия», в которых почему-то даже слово «консерватизм» не употребляется, посмотрим на другие партии, не так тщательно скрывающие свои идеологические предпочтения.

Либерально-демократическая партия в политических документах, в патриотической и националистической риторике своего бессменного лидера воспроизводит одну из основных ценностей консерватизма - «народность», отождествляет себя с русским национализмом. Ратующая за русский народ, за «объединение всех патриотических сил русской нации для национального возрождения страны, для предотвращения превращения ее в полуколонию Запада и для восстановления ее статуса великой державы» ЛДПР, как и консерваторы прошлого, совершенно справедливо ставит на повестку дня русский вопрос - вопрос о русофобии и ущемлении прав русского народа, провозглашает консервативный лозунг национально-политического единства и целостности страны как основание национальной идеи.

Идеологию партии составляют пять основных принципов - патриотизм, либерализм, демократия, справедливость, правопорядок. Причем абсолютно неконсервативные либеральные, демократические и социалистические принципы в интерпретации партийных теоретиков волшебным образом становятся близкими консервативным ценностям сильного, единого и неделимого государства, свободы как результата действий сильной власти, охраняющей и защищающей своих подданных, и даже некоторым образом консервативной идее неоднородности социальной структуры. «Либерализм» превращается в свободу, регулируемую государством. «Демократия» подразумевает превращение России в унитарную республику, «с сильной властью главы государства и сильным парламентом». «Справедливость» отождествляется с «равными социально-экономическими и политическими возможностями и правами», в результате чего все вокруг становятся «средним классом с дифференцированным материальным положением в зависимости от своего труда, предприимчивости, таланта, способностей и просто удачи». Понятно желание партии оттянуть на себя часть голосов избирателей либерального, демократического и социалистического сегментов российского электората. Но зачем отказывать электорату в здравом смысле, подменяя политические понятия и пытаясь манипулировать сознанием граждан?

Еще больше снобизма по отношению к электорату демонстрирует Демократическая партия России, воссозданная в 2012 году известным политтехнологом и профессиональным партстроителем Андреем Богдановым. В короткой программе и шаблонном уставе партии, которая ее лидером позиционируется как «консервативная», нет ни слова не только о консерватизме, но даже упоминания о государстве, власти, церкви, семье, традиции, нравственности, то есть нет того, без чего невозможен консервативный дискурс. Суть «новой старой» программы никак не соотносится с консерватизмом, так как она нацелена на пропаганду и претворение в российскую жизнь политических, экономических и этических принципов Европейского союза. Сегодня такая цель выглядит просто экзотически.

10 августа 2014 года экзотическая программа была заменена на не менее экзотическую программу «Демократическая партия России. Лучше с нами!», состоящую из 171 слова и 12 грамматических ошибок. Согласно непонятно кем и когда принятой «программе», теперь ДПР переориентируется не на вхождение России в Европейский союз, а на борьбу за права крымских татар…

В упомянутом уже списке Министерства юстиции РФ находятся и монархические партии, которые по определению должны ориентироваться на консервативные ценности. Однако в реальности дело обстоит иначе. Так, например, наряду с истинно монархической и консервативной партией «Самодержавная Россия», идеология которой ориентирована на известную формулу русского консерватизма «Православие. Самодержавие. Народность», в списке Минюста можно обнаружить некую Монархическую партию, имеющую, на мой взгляд, фиглярский характер. Устами своего вождя она заявляет: «Принципиальное отличие Монархической партии от всех остальных заключается в том, что мы не являемся демократической партией». Причем в уставе партии в перечне ее задач значится политическая поддержка «россиян, заинтересованных в проведении либеральных рыночных реформ и развитии демократии». В результате мы видим, что консервативная «недемократическая» партия декларирует поддержку «развития демократии» и «либеральных рыночных реформ». Налицо смешение аксиологических принципов консерватизма и либерализма, опошляющее саму консервативную идею. К подобным «монархистам» примыкает политическая партия «Национальной безопасности России», созданная экс-депутатом Александром Федуловым, который за свою политическую карьеру сменил уже шесть партий. Его новая партия выступает, ни много ни мало, за «развитие самобытной, самостоятельной российской имперской демократии, первооснову идеологии которой составляют исторические традиции, учитывающие культуру и менталитет россиян, здоровый консерватизм, патриархальность и патриотизм».

На фоне программ идеологических путаников, может быть, одной из самых интересных для консервативно ориентированного избирателя выглядит программа всероссийской политической партии «Партия возрождения села». Привлекает внимание то, что наряду с ритуальными «государственностью» и «патриотизмом» в ней воспроизведены два идеологических принципа, близкие классическому русскому консерватизму: опора на сформировавшиеся веками нравственные устои народа и противодействие навязыванию россиянам чуждой их мировоззрению западной культуры. Помимо всего прочего, оригинальная программа написана хорошим русским литературным языком.

Примеры можно множить, но сказанного вполне достаточно для предварительного вывода.

Как историку мысли мне абсолютно ясна важность аксиологии консерватизма: изучения иерархии ценностей в идеологии российского консерватизма, исследования их исторического генезиса, раскрытия их сущности, значимости для современности, поиска путей и средств их практического воплощения. Систематическое исследование под таким углом зрения богатейшего наследия русской социально-политической мысли XI-XXI веков, тщательный анализ текстов русских мыслителей, фиксация основных консервативных идей и концепций, соотнесение их с практикой исторического движения - на мой взгляд, помогут определить иерархию российских консервативных ценностей, объяснить их актуальность и санкционировать применение в современных условиях.

В конечном счете опора на авторитет отечественной консервативной социально-политической мысли позволит справиться с поверхностностью идейно-теоретических построений тех, кто сегодня называет себя «консерваторами». Только обращение к исторической традиции русского консерватизма, к исторически сложившимся в России консервативным ценностям может придать фундаментальный характер программным установкам современных российских консерваторов, преодолеть их теоретическую разнородность и консолидировать в единое идейно-политическое движение.