Марс атакует

 

Отношения России и русского народа с другими соседними народами и общностями - вопрос до того скандальный, болезненный, почти запретный, что лучше и не говорить о нем. Но в то же время до того нерешенный, назревший, что молчать - как-то нечестно.

Так что поиграем: Россия граничит с Марсом, и наш разговор - об отношениях с марсианами, с которыми нам надо сосуществовать, а им - с нами, и желательно не совсем так, как в хрониках Рэя Брэдбери, где все кончилось грустно.

У национальных меньшинств в любом разумном обществе - экзотику не берем - есть три пути, и два из них вызывают понимание большинства, зато третий путь - сильнейшее раздражение.

Один вариант - жить своим хутором.

Мы не русские, мы марсиане, у нас есть своя марсианская община - и, поскольку мы граждане конкретной страны, то, хоть нас и 2%, мы имеем право на наш язык в школе, наши храмы и праздники, наши святые камни, могилы, песни и наш взгляд на мир. Как быть русскому народу - его дело, мы не вмешиваемся, но и вы, пожалуйста, не приставайте к нам с ценными рекомендациями.

Первый вариант - достойный.

Второй - в том, чтобы стать такими же, как и все.

Мы когда-то были марсианами, у меня дедушка марсианский, а у нее - прабабушки, и здесь наши прекрасные воспоминания, наши старые фотографии, наши черты лица, слегка непривычное звучание наших фамилий, но - мы уже давно и навсегда русские. И мы в чем-то даже более консервативные русские, чем вы, Вася-Маня, ведь если вы привыкли к своей культуре как единственной данности, то мы - полюбили ее сравнительно недавно и для нас она - событие, а не рутина.

Второй вариант - тоже достойный.

А можно иначе.

Можно примерно так.

Мы - марсиане. Нас - 2%. И мы не хотим ни на Марс, ни в свою маленькую марсианскую общину, но и русскими мы тоже быть не хотим, ну что за фашизм - «русские», нет такого слова. И мы не позволим вам говорить, что мы - не вы, мы тут все марсианороссийские люди.

Хотя, конечно, вы должны понять самое главное: мы есть вы, но вы - не мы.

То есть вы - абстрактные марсианороссийские люди без всяких национальных свойств, а мы - как раз таки самые настоящие марсиане, но обсуждать марсианство есть право только у нас, а вам стоит помалкивать, и там, где у нас есть национальность, со всеми ее границами и краями, - там у вас должно быть корректное космополитическое белое поле, пауза, прочерк.

Ведь мы немножко важнее, главнее вас, мы от вас пострадали, поскольку вы империалисты и шовинисты, а мы на вас сильно обижены, так что мы, пожалуй, будем учить вас уважению к марсианству, а кто не научится - того накажем, отменим и заплюем, и мы будем вами руководить, будем строить из вас новую марсианочеловеческую общность под нашим строгим надзором.

Знакомо, не правда ли?

Такова и есть линия партии и правительства в мировом масштабе - когда-то только советская, а теперь и американская, и европейская, был только наш пирожок с крысиным ядом, а сейчас его пекут для всех.

Повторим его рецепт.

Есть обособление, есть интеграция, а есть - удивительный порядок, когда меньшинство и не отделяется от большинства, и не поглощается большинством, а создает свою гегемонию над большинством, когда большинство одновременно приучается к тому, что его, большинства, как бы нету, а вместо него - все у нас общее, - и в то же время общее имеет странно односторонний характер, как в доме, где твоя тарелка - наша, интернациональная, а моя - только моя, поскольку я - жертва апроприации, я - священный другой, и мне нужно лелеять свою особость, но - среди вас, на исключительном положении внутри, а не вовне ваших рядов.

Так было в Советском Союзе, особенно раннем, довоенном - хотя и позже та же политика не исчезала, - когда все народы, входившие в систему, поощрялись в своем этническом разнообразии, в создании своих республик и автономий, тогда как русский народ оказался единственным, кому, напротив, было предложено в едином государственном здании служить безнациональным, стертым казенным материалом, этаким ноль-народом без свойств.

Так есть и в нынешнем западном мире, где заведомо плохим белым супремасистам предлагается добровольно-принудительное избавление от своей культуры и солидарности, идеальный гуманизм, альтруизм и покладистая всечеловечность, - а вот представители обожествляемых меньшинств и мигрирующих сообществ, наоборот, воспитываются во внимании к мельчайшим изгибам, проблемам и драмам своей отдельной судьбы.

Мы живем вместе, но именно мы остаемся собой - страдающими, капризными, требовательными, с правом на демонстрацию своих традиций, с семьями только из этнически близких, с крепкими неофициальными связями, - а вы превращаетесь в послушное прогрессивное ничего, в удобное пустое место, куда мы сядем.

Хочется сказать: наглость необыкновенная.

Но нет здесь уже ничего необыкновенного, здесь - привычный порядок.

Больше того, и за пределами национальных отношений буквально та же психологическая схема используется нынешним феминизмом.

Легко заметить, что феминизм действует, опираясь на замечательную, скользкую двойственность. С одной стороны, мы знаем, что мужчины и женщины - равные, что мы ни в коем случае не должны концентрироваться на каких-либо различиях тех и других, и не дай Бог мужчине начать рассуждать о женских особенностях и слабостях. Налицо страшное преступление в глазах докторок гендерных наук. Но, с другой стороны, равенство, идеологическая неразличимость полов то и дело быстро и незаметно превращается в культ женской особости, в надрывное, пафосное воспевание того женского вещества, которое по определению недоступно мужчине и не должно быть доступно.

Иными словами, феминизм стоит на том, что когда нам, профессоркам, надо, мы скажем, что неважно, где женщина, а где мужчина, но когда потребуется перевернуть конструкцию - мы объясним, что женщины - совсем не мужчины, пошел вон, дядя, тут девочки секретничают. И главное - не сам принцип близости или отчужденности, нет, главное - чтобы сам феминизм диктовал правила игры, меняя их на ходу в зависимости от ситуации.

Так и советский строй - идеальное царство меньшинств, даже и рожденное политической сектой, - всегда настаивал на комфортной неопределенности: угроза американского милитаризма могла вдруг сделаться дружественным визитом Ричарда Никсона или Генри Форда, буржуй мог обернуться полезным спецом, а пролетарий, стоило ему проявить не вполне коммунистический образ мыслей, был бы объявлен контрой и подпевалой на службе у контры. И сама партия - она как бы мерцала: управляла государством, но продолжала быть формально внешней по отношению к нему сущностью. Кто главный? - мы знаем, что Сталин, но если зачем-нибудь требуется валять дурака, то у нас, вообще-то, главный - Калинин.

Можно пойти дальше - и вспомнить, что аналогичный прием с удовольствием используют спецслужбы. В отличие от армии или полиции, чья работа состоит в том, чтобы открыто и последовательно брать на себя ответственность за происходящее - и дальше уж либо стрелять, либо не стрелять, - госбезопасность любит внедрение того рода, когда она контролирует происходящее, но только так, что остается в тени. Товарищ майор командует, но под другой фамилией и сидя на конспиративной квартире, - так что возможности для влияния есть, да еще какие, а вот обязательства отсутствуют.

Впрочем, мы ушли слишком далеко.

Как быть с хитрой, но крайне проигрышной для национального большинства моделью отношений? Только настаивать на соблюдении внятных правил.

Хотите быть и оставаться марсианами? Очень хорошо, но тогда будьте любезны терпеть и тот факт, что рядом с вами есть русские и у них имеется своя жизнь.

Хотите общности и сожительства? Очень хорошо, но тогда не только наша тарелка должна быть ваша, а и ваша - доступна нам.

Легко сказать, да трудно сделать.

Подобно тому, как в прошлом веке весь мир, за вычетом некоторых отсталых провинций, делался городским, военным и заводским, то есть каждый вставал в огромный унифицированный строй, - так и теперь мир стремительно переделывается под всеобщий стандарт власти меньшинств, и каждый обязан найти в себе марсианина, если хочет, чтобы ему дали слово.

Как же так - ты не марсианин? Подумай и скажи еще раз. Неужели даже прапрабабушки самой завалящей у тебя нету с Марса?

Ну, тогда держись.