Анатомия слабости

Вот какой парадокс. В американском кино все главные герои слабые. Они не заодно с большинством, скрепленным духовной скрепой, они - жертвы. Те, кто не может, как все нормальные люди. По нашим понятиям - слабые. А по их - сильные.

Ян Шенкман, публицист

Почему ж непременно в американском, Ян? У нас их своего есть.

Скажем, Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели» - слаб, жалок и смешон, и именно в таком качестве он вызывает сочувствие. Нужно умалиться, чтобы почувствовать Акакия Акакиевича. Но ведь, чтобы не бояться заразиться чужой слабостью, нужно быть сильным?

Вот и весь американский парадокс.

Или, скажем, в новом сериале «Оттепель», я слышал, был персонаж, который и от фронта вроде как-то там отвертелся, и что-то там неладное начудил с женщиной, но все равно оказался понятен и близок зрителю благодаря своим переживаниям и страданиям. В конце концов он, говорят, нравственно побеждает другого персонажа, героя войны, на котором зато лежит печать преступного тоталитарного режима. Так что персонаж «Оттепели» дарит нам надежду: «Я жалок, как ты, низок, как ты (тебе ведь тоже случалось совершать подлости, дружок?), и ничего, возвысился».

Или вот рязановская «Ирония судьбы». Два героя - плохой тоталитарный Ипполит и хороший гуманистический Женя Лукашин. Что было бы, если бы Ипполит не был оделен патологической ревностью? Возможно, ничего бы не было, история бы не вышла. Женя получил бы свой четвертак взаймы и улетел в Москву. А тоталитаризм бы победил.

Чтобы тоталитаризму не побеждать, у него обязательно должна быть какая-нибудь патология. Концлагеря, расовая или классовая теория. Что-нибудь. Но и либеральному гуманизму, по идее, чтобы побеждать, нужно быть свободным от патологий. От апологии слабости, например. От того, чтобы вменять слабости (и даже пороки) в обязанность.

Но что получилось бы, если бы Женя Лукашин был лишен своей слабости - инертности и безволия? (Женя слаб и зависим: от воли своей невесты, от мнения мамы, от произвола друзей, всплеск его мужественности на фоне влюбленности был оборотной стороной слабости - сродни истерике, и не была ли такой же точно истерикой и сама влюбленность? Недаром такой нюанс уловил сценарист ужасного сиквела, все-таки женивший Лукашина на Гале, «очаровательной»). Итак, что было бы, не будь Женя слаб? Друзья не подпоили бы его, и истории бы опять не вышло.

Слабость, получается, - хорошая вещь. Но не как испытание, которое нужно принять и пройти, а как счастливое обстоятельство, за которое герою положены репарации.

Я сейчас не намекаю на евреев, ставших бенефициарам Второй мировой войны за счет того, что были признаны ее главными жертвами. В русских сказках в образе дурака фактически используется та же стратегия. Да и много в каких еще. И кстати говоря, уж не является ли весь нынешний раблезианский карнавал - с гомосексуализмом, детской сексуальностью, культом потребления и прочими прелестями нашей действительности - реваншем народной низовой культуры, взятом ею у культуры официальной?

Замечу, что в Европе официальная культура (нынешняя, пока еще кое-где и кое-как сохраняющаяся) формировалась на базе христианства, а народная культура держалась от него в стороне, она всегда была немножко «поганой» - во всех смыслах: и деревенской - от «paganus», что значит «земледелец», и не чуждой похабщины, идущей от земледельческого культа плодородия. Но не будем уточнять детали.

Проще сказать так. Сегодняшние Церковь и государство (тоталитарные, в сущности, институты) регламентируют культуру, оказывают на нее давление и заставляют под давлением обрастать мускулами, превращая ее таким образом в высокую. Напротив, всевозможные так называемые институты свободы, действующие в интересах главной из всех нынешних свобод - свободы предпринимательства, стараются не только обслужить естественные человеческие слабости, но и по возможности развить их: чтобы Рынку было хорошо, люди должны как можно больше всего хотеть.

Значит, надо распустить поясок и «следовать своей природе»: хочется покакать - покакай, не терпи, а мы сделаем процесс приятным и незабываемым.