Воронежский историк Аркадий Минаков: За что русский консерватор Михаил Катков критиковал украйнофилов

В Москве при поддержке Фонда ИСЭПИ вышел альманах «Тетради по консерватизму», посвященный 200-летию со дня рождения яркого консервативного публициста Михаила Каткова. Там есть статья замечательного воронежского историка, директора Зональной библиотеки и профессора ВГУ Аркадия Минакова «Критика М.Н. Катковым идеологии украйнофильства», которую мы публикуем. В качестве редактора общественно-политической газеты «Московские ведомости», а также общественно-литературного журнала «Русский вестник» Михаил Никифорович сыграл важную роль в формировании самосознания русского общества.

М.Н. Катков - помимо всех прочих его заслуг - проанализировал во всех основных аспектах феномен раннего украинского национализма - украйнофильства - и предсказал те трагические последствия, которые могли бы произойти (и произошли, правда, уже в XX-XXI веках) в случае успешного развития и реализации на практике его основных целей. Мало кому известный сюжет из истории русской консервативной мысли, с нашей точки зрения, чрезвычайно поучителен и заслуживает самого пристального изучения.

Начнем с того, что в первой половине 1860-х годов в передовицах редактируемых им «Московских ведомостей» Катков одним из первых обрисовал ту потенциальную угрозу, которую несли идеология и практика украйнофильства, прежде всего его русофобскую и антиимперскую составляющие.

Вопреки формируемому либералами и левыми радикалами господствующему общественному мнению, последовательно и целенаправленно поддерживающему украйнофильство, Катков заявлял: «Пусть нас считают алармистами, <...> мы... не перестанем указывать на опасность, хотя бы только еще зарождающуюся; мы лучше хотим быть похожи на того моряка, который, заметив на небе черное пятнышко, принимает меры против бури, нежели на того, который начинает убирать парус, когда уже налетел шквал».

Особое внимание Катков уделил критике концепции историка Н.И. Костомарова (одного из отцов украйнофильства и основателей украйнофильского Кирилло-Мефодиевского общества) о существовании с Киевской Руси особой южнорусской народности, сформулированной им в статье «Две русские народности» (1861). Костомаров пытался доказать, что с глубокой древности якобы существовали две русские народности: южнорусская и великорусская, различающиеся по культуре, поведению, мировосприятию и т.д. Причем южнорусская народность наделялась Костомаровым такими свойствами, как свободолюбие, тяга к федеративному устройству, терпимость к иным верам и национальностям, а великороссы, напротив, изначально тяготели к единодержавию, общинности в ущерб личной свободе, отличались национальной и религиозной нетерпимостью. Концепция Костомарова послужила отправной точкой для обоснования идеи особого украинского народа. Соответственно, Костомаров и его единомышленники во второй половине XIX века стремились создать на основе малороссийского деревенского наречия русского языка особый литературный украинский язык, то есть разрабатывали базовую культурную практику украинского национализма.

Катков изначально крайне негативно оценил костомаровскую концепцию двух народов, находящихся «между собой лишь в случайной и внешней связи»: «Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!»

Катков иронически писал о том, что Костомарову и ему подобным «понятна и приятна мысль о двух русских народностях, но другие не могут выносить такой мысли, другие знают и хотят знать только одну русскую народность, только один русский язык, и знают, что если бы могли явиться две русские народности, то одна из них тотчас же перестала бы быть русской». Разумеется, к другим принадлежал и сам Катков.

В своей критике украйнофильства Катков апеллировал к западному опыту и исходил из того, что народы крупных европейских государств являются по своему этническому составу несопоставимо более разнородными и пестрыми, нежели русские в Российской империи. Именно такое обстоятельство диктовало им необходимость жесткого унитаризма в национально-государственном устройстве, предполагавшем господство единого государственного и литературного языка, общей культуры, народной школы, руководствующейся единообразными программами, и т.д. «Если бы не было одного итальянского языка, то жителю Милана почти так же трудно было бы понимать неаполитанца, как и испанца, или даже как своих вечных врагов тедесков. В Германии что ни местность, то особенное наречие, и до такой степени особенное, что человек, отлично знающий по-немецки, не поймет ни слова в ином местном говоре. Во Франции то же самое, и то же самое в Англии».

Только унитаристская политика, с точки зрения Каткова, обеспечивала государственное единство и безопасность европейских стран и предохраняла от распада: «... везде (в Европе. - авт.) есть резкие особенности и местные наречия до такой степени своеобразные, что если бы не было общего государственного и литературного языка, то люди одной страны и одной народности не могли бы понимать друг друга и должны были бы разойтись на множество особых центров».

В отличие от европейских стран, в Российской империи русские в сравнении с европейцами заключают в себе гораздо меньше резких оттенков: «В России несравненно менее розни в языке, чем где-нибудь, и менее, чем где-нибудь, рознь значительна. Ступайте по всей Русской земле, где только живет русский народ всех оттенков, и вы без труда поймете всякого, и вас без труда поймет всякий».

В то же время Катков отмечал, что наибольшими особенностями отличаются малороссийский и белорусский говоры. Особенности малороссийского говора, которые Катков, разумеется, не отрицал, объяснялись им целым рядом исторических факторов, прежде всего татаро-монгольским игом, насильственным и временным соединением Юго-Западной Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой. Причем, утверждал он, на южнорусской территории «искони жил русский народ, здесь началось русское государство, здесь началась русская вера, и здесь же начался русский язык. Здесь впервые родилось историческое самосознание русского народа, здесь явились первые памятники его духовной жизни, его образования, его литературы. Южное и северное, западное и восточное народонаселения России с самого начала сознавали себя как один народ; да и нет ни одного признака в истории, чтобы между ними была какая-то народная рознь, какой-нибудь племенной антагонизм. Но монголы и Литва разрознили на некоторое время русское народонаселение, и юго-западная часть нашего народа, подпавшая под польское иго, долго страдала, долго обливалась кровью, и хотя отстояла себя, но тем не менее время разъединения с Россией внесло в южно-русскую речь несколько польских элементов и вообще несколько обособило ее, более, чем на сколько разнятся между собой другие местные говоры в России».

Одной из самых острых проблем, если не самой острой, и для украинских националистов, и для русских государственников, консерваторов, патриотов и националистов являлся вопрос о создании особого литературного украинского языка. Русские консерваторы прекрасно осознавали колоссальную значимость языка, литературы и истории для формирования национального самосознания и поддержания государственного единства. Так, Катков провозглашал: «Великое дело язык и литература! Что разошлось в языке и литературе, то разошлось в духе, и того не свяжешь потом никакой материальной силой».

В изложении Каткова (вполне аутентичном) стержнем украйнофильской доктрины был тезис о том, что «малороссийский говор не есть только местное наречие русского языка, получившее свою нынешнюю физиономию вследствие только того, что в него вошла польская примесь, но что оно есть особый язык, точно так же относящийся к русскому, как польский, чешский или сербский, и потому долженствующий иметь свою особую литературу, стать языком преподавания в школах и получить признание от государства».

Подобного рода оценка мовы как особого языка была категорически неприемлема для Каткова: «Особый малороссийский язык, доразвитый, дополненный, досочиненный украйнофилами, был бы точно таким же промежуточным уродливым явлением между русским и польским языками, какое представляет собою уния между православием и латинством...» Он подчеркивал, что существующий общерусский государственный и литературный язык не является племенным наречием великоруссов. Язык «сложился долговременной историей из разнородных стихий, и первый памятник ныне употребляемого нами языка принадлежит Киеву: летопись Нестора, первый акт исторического самосознания русской народности». Более того, «в его образовании столько же участвовала северная Русь, сколько и южная, и последняя даже более».

Катков саркастически писал о том, что из особенных говоров при желании можно искусственно сочинить особый язык - «даже из костромского или рязанского говора». Но в его сочинении не просто нет никакой необходимости, его сочинение - и крайне опасно: «…нет ничего пагубнее, как систематическими усилиями поднимать местное наречие на степень языка, заводить для него школы, сочинять для него литературу». Создание искусственного языка имеет своей целью «устроить дело так, чтоб уроженец киевский со временем как можно менее понимал уроженца московского и чтоб они должны были прибегать к посредству чужого языка для того, чтобы объясняться между собой <…> искусственно создавать преграду между двумя частями одного и того же народа и разрознивать их силы…» Поэтому «всякое усилие поднять и развить местное наречие, в ущерб существующему общенародному историческому языку, не может иметь другой логической цели кроме расторжения народного единства».

Катков считал, что украинский вопрос был вызван к жизни польской интригой, то есть польскими националистами в 1860-х, в особенности после подавления польского восстания 1863-1864 годов, ставящего своей целью создание независимого государства, долженствующего включить в себя территории нынешних Украины и Белоруссии: «Как может быть важно украйнофильство для польского дела, понятно само собой: нет лучшего средства, чтобы изолировать от России русский народ Юго-Западного края, который так беспощадно разрушил польские мечты о принадлежности русской Украйны к великому польскому государству (малороссийское крестьянство активно выступило против ненавистной ему восставшей польской шляхты. - авт.)»

В передовице «Московских ведомостей» от 21 июня 1863 года Катков коротко, но ярко изложил историю украйнофильского движения в связи с польской интригой в России в 1860-х: «Года два или три тому назад вдруг почему-то разыгралось украйнофильство. Оно пошло параллельно со всеми другими отрицательными направлениями, которые вдруг овладели нашей литературой, нашей молодежью, нашим прогрессивным чиновничеством и разными бродячими элементами нашего общества. Оно разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса. Польские публицисты с бесстыдною наглостью начали доказывать Европе, что русская народность есть призрак, что юго-западная Русь не имеет ничего общего с остальным народом русским и что она по своим племенным особенностям гораздо более тяготеет к Польше. <…> И вот мало-помалу из ничего образовалась целая литературная украйнофильская партия, вербуя себе приверженцев в нашей беззащитной молодежи. Источались все прельщения, чтобы связать с новой неожиданной пропагандой разные великодушные порывы, разные смутно понимаемые тенденции, разные сердечные чувствования. Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительнейшими азбуками, и на Божий свет был пущен пуф какого-то небывалого малороссийского языка. По украинским селам начали появляться в бараньих шапках усердные распространители малороссийской грамотности и начали заводить малороссийские школы - в противность усилиям местного духовенства, которое вместе с крестьянами не знало, как отбиться от непрошеных просветителей. Пошли появляться книжки на новосочиненном малороссийском языке».

Впрочем, стоит подчеркнуть, что Катков не сводил пропаганду украйнофильства исключительно к влиянию польской интриги. Он придавал немалое значение и действию внутренних факторов, которые серьезно способствовали развитию украинского сепаратизма. Среди них первое место занимала космополитическая, лишенная национального сознания бюрократия: «Подобные затеи находили себе сочувствие у нас в некоторых сферах, чем вполне изобличилось, до какой степени слабо в них сознание русских национальных интересов». Катков впрямую говорил в 1864 году о правительственном содействии украйнофильству как якобы делу безвредному, когда «шла у нас речь <…> о переводе Священного Писания и государственных актов на малороссийское наречие, об обязательном введении его в народные школы, о ревностном распространении в народе книг, писанных на том же наречии, книг, иногда составленных в духе, враждебном русской народности, и об исполнении всего государственными средствами и на казенные деньги». Подобные меры связывались тогда с деятельностью министра народного просвещения А.В. Головнина.

Если бы соответствующие меры были реализованы, то, по мнению Каткова, они означали бы, что «правительство на казенные средства помогало распадению России или создавало призрак, который стал бы вампиром целых поколений» - как верх нелепости и сумасшествия.

Главным методом борьбы с украйнофильством, которые предлагали Катков и публицисты его круга (А.А. Иванов, С.С. Гогоцкий и другие) было массовое создание народных училищ в Малороссии с преподаванием исключительно на русском языке. Масштабная задача создания системы начального народного образования начала осуществляться лишь в премьерство П.А. Столыпина и на практике не успела реализоваться из-за Великой войны 1914-1918 годов и последовавшей революции.

Завершая наш краткий очерк, особо подчеркнем, что при всем крайне отрицательном отношении Каткова к украйнофильству его невозможно обвинять в ксенофобском или шовинистическом отношении к Малороссии. Вряд ли он лицемерил и фальшивил, когда утверждал: «…мы любим Украйну, - любим как часть нашего отечества, как живую и дорогую часть нашего народа, как часть нас самих, и потому-то нам так ненавистна всякая попытка внести чувство моего и твоего в отношения Украйны к России. Мы любим Украйну со всеми ее особенностями, в которых видим залог будущего богатства и разнообразия в общем развитии нашей народной жизни. Мы не понимаем, мы не признаем никакого соперничества между украинским и русским. Мы видим здесь самую фальшивую и вредную мысль. Мы любим Украйну, своеобычный характер ее детей, поэзию ее преданий и мелодий; ее напевы так же близки и родственны нам, как и песни, оглашающие Волгу. Мы весьма далеки от того, чтоб осуждать тех украинцев, которые пристрастны к своей родине. Le patriotisme du clocher есть весьма почтенное чувство, но оно не должно исключать патриотизма более широкого; интересы родины не следует противопоставлять интересам отечества».

Ясность и точность анализа Катковым украинского вопроса поразительны. Все его самые зловещие предупреждения и опасения, увы, сбылись: «Украинофильская идея бесконечно хуже, нежели польская, ибо клонится к тому, чтобы расколоть в самой сердцевине народ русский <...> Если бы по какому-нибудь недоразумению могла она осуществиться, ее осуществление было бы самым проклятым на русской почве делом». Представляется, что консервативная мысль, ярким представителем которой являлся Катков, продемонстрировала в украинском вопросе несомненную футурологическую состоятельность в сравнении с другими направлениями русской общественной мысли.