Евангельский каминг-аут Алексея Навального. Внешняя и внутренняя легитимность российской оппозиции

Переезд Алексея Навального в колонию - по словам знатоков, одну из самых суровых в России - не вызвал заметного возмущения за пределами сети. Осужденный выехал к месту отбытия наказания, и повторения сценария 2013 года, когда Навальный вернулся после приговора участвовать в выборах мэра Москвы, никто не ждал.

Акция с фонариками получилась трогательной, но невесомой. Рассеянные по месту прописки и фактического проживания сторонники оппозиционера не дали той же впечатляющей картины, какую они дают, когда собираются вместе. А полиция проявила сдержанность, подобную временам самоизоляции, и не дала фото и видео задержаний в каждом дворе.

Массовые собрания были приостановлены штабом до выборов в Госдуму, и само его решение тоже выглядит своего рода дворовым фонариком. На выборах почти не будет сторонников Алексея Навального, а «Умное голосование» предполагает поддержку лучшего, а иногда и худшего из чужих. Построить вокруг чужого всероссийскую стачку затруднительно.

Но значит ли ситуация, что Алексей Навальный переоценил свои возможности, когда возвращался в Россию? Отчасти - да. Не только политическое руководство, но и политическая оппозиция может жить в информационном пузыре. И правителю, и оппозиционеру хочется верить, что он приносит другим пользу и говорит правду.

Годами рассказывая, что народ находится на грани социального взрыва, начинаешь в него верить. В противном случае придется признавать неполную правоту сказанного. В подобной ситуации соблазнительно истолковать десятки миллионов просмотров и миллионы сетевых лайков как выражение столь же массовой офлайновой поддержки. Но проповедуя «Умное голосование», Навальный сам является его объектом: многие поддерживают его против (против Владимира Путина), а не за.

Тем не менее вряд ли Алексей Навальный ехал в Россию с уверенностью, что его приезд тут же перерастет в смену режима и быстрый приход к власти. Экстраординарное событие: покушение на лидера оппозиции, его чудесное спасение, возвращение, арест и суд над ним - требовало чрезвычайной реакции.

Возвращение сопровождалось фильмом о дворце Путина - ясной декларацией, что и само возвращение адресовано лично Владимиру Путину, что налицо акт символического выселения из дворца его будущим наследником, который распорядится имуществом правильно.

Однако чрезвычайные события не вызвали чрезвычайного протеста, и его решили свернуть. Возвращение с последующим арестом, двумя скоропалительными судами и тюрьмой - форма заявки на президентство через добровольное страдание ввиду невозможности подать ее в другом виде.

Возвращение к традиции

Не все заметили, но в ходе суда над Алексеем Навальным его заявка усложнилась. Буквально начали судить одного Навального, а закончили другого. Главным этапом усложнения стали последнее слово обвиняемого на втором суде - об оскорблении ветерана - и новый взгляд на Навального со стороны западных лидеров, в том числе исключение его из числа узников совести организацией Amnesty International.

Раньше Навальный презентовал себя исключительно как вождя сил будущего, которое должно покончить с кондовым прошлым и настоящим, выбить Россию из ее колеи. Он словно бы вел силу молодости в поход на зрелость и старость. Именно отсюда бесконечные сочувственные разговоры о молодых, на которых вся надежда, культ прекрасной молодежи, которую умеет мобилизовать Навальный, и образ манипулятора-крысолова, который пыталась пристегнуть к Навальному информационная номенклатура.

В тот же образ вписывались и то, как Навальный пытается превратить возраст Владимира Путина в свое оружие («бункерный дед»), и насмешки над попытками следственного комитета возбудить уголовное дело против нацистов по эпизодам 1942 года («Еще бы возбудили против печенегов и половцев»), и общая шутливая тональность на втором суде, как бы не признающая обиду ветерана серьезным поводом.

Именно на походе молодости на старость и будущего на прошлое государство ловко попыталось подловить Алексея Навального на последнем суде: старость суть ветеран, а прошлое - наша Великая Победа.

До последней речи в суде Навальный никак принципиально не опровергал образ вождя молодости против старости. Ответом на обвинения в агрессии против прошлого он высмеивал тех, кто манипулирует старостью и прошлым в собственных целях. Причем высмеивал в такой форме, которая должна была понравиться именно молодежи и тем, кто разделяет культ обновляющей молодости - перезагрузки через изгнание старших.

Однако последнее слово на суде принципиально усложнило образ Навального. Он не извинился перед ветераном, как советовали многие, но подошел к прошлому с новой для себя стороны.

Российская государственность в настоящий момент держится на двух идеологических опорах. Во-первых, Победа в Великой войне - безусловная общенациональная ценность, на практике функционирующая как гражданская религия. Во-вторых, в меньшей, но тоже важной степени - традиционные ценности, которые заявлены государством как христианские.

Особенностью России является то, что сопротивление всевластию государства со стороны просвещенного сословия - и здесь важное отличие от Западной Европы или современной Америки - тоже имеет традицию обращения к христианским текстам и ценностям. В частности, к заповедям блаженств из Нагорной проповеди, которую цитировал в речи Алексей Навальный.

Происходит так по той причине, что предыдущая несвобода - коммунистическая диктатура - была антиклерикальной. В России в XX веке сформировалась особая вольнолюбивая традиция, которая соединяла христианство и свободу. В то время как современная ей западная вольнолюбивая традиция была склонна свободу и веру разделять вплоть до полного взаимного отталкивания.

В современной среде борцов за прекрасное будущее соединение освободительной и библейской риторики явно не в моде. Оно по-прежнему встречается у классических американских республиканцев, где принимает форму разговора с позиции силы (мы сильны, потому что с нами Бог) и имеет мало общего с христианской риторикой гонимых диссидентов. В Европе такое сочетание перестало встречаться даже в мире христианской демократии.

Невозможно себе представить современного западного либерального, экологического, гендерного активиста, борца за разнообразие и равноправие, пропагандиста Black Lives Matter или феминизма, который обосновывает свою борьбу тем, что стал христианином и на полном серьезе цитирует Евангелия. Современные вожди борьбы прекрасного будущего с уродливым прошлым так себя не ведут.

Местами с трудом удается удерживать последний рубеж, за которым христианство превращается в репрессивную идеологию угнетателей из прошлого. В свежем американском сериале «Силиконовая долина» есть эпизод, где один из успешных айтишников совершает каминг-аут, говоря, что он со своим партнером по гей-браку христианин и ходит в церковь. После столь рискованного заявления от него шарахаются другие айтишники.

Алексей Навальный в российском авторитарном суде неожиданно для собственных последователей обосновал свою борьбу за демократию, цитируя Евангелия и признавшись, что стал верующим. Говоря про веру, он отходит от образа насмешника над прошлым и вождя прогрессивных детей. Прогрессивные дети не говорят на таком языке.

Новый язык возвращает Навального к русской традиции сопротивления тирании через евангельские слова, а не против них - из недавних примеров можно вспомнить очень разных Александра Солженицына и Иосифа Бродского. И здесь русская традиция лириков, а не ультразападников и прогрессоров-физиков вроде академика Андрея Сахарова или совсем иных большевиков-атеистов, с которыми рутинно сравнивают Навального оппоненты революций. Перед тем как надолго замолчать, Навальный вдруг не испугался быть не модным и не молодежным.

Если раньше Алексей Навальный пытался противопоставить вертикали власти оппозиционную вертикаль, то теперь государственнической традиции он пытается противостоять не как занесенный из чужих краев одиночка, а как наследник другой колеи - традиции местной либеральной мысли, которая отчасти говорит с местной государственной идеологией на одном языке.

А отсюда - открытие нового измерения в суде об оскорблении ветерана. Да, ветеран представляет героическое и несомненно великое прошлое. Но для христианина - а власть утверждает, что она христианская, - все равно не может быть более великого прошлого, чем евангельские события: Рождество, проповедь, смерть и воскресение мессии.

При желании тут можно уловить со стороны Навального намек на собственные - в малой форме - смерть и воскресение, хотя особенного акцента на них не делается. В любом случае, если раньше истец-ветеран однозначно оказывался в безусловно выигрышной позиции, то теперь он, не теряя своих преимуществ, как бы оказывается в пространстве с новым, библейским масштабом, который неожиданно задал ответчик.

В новой рамке Алексей Навальный по-прежнему не имеет боевых заслуг - откуда бы (хотя имеет другие свои). Но он как бы наследует традиции ветерана Александра Солженицына, обличавшего, в том числе с евангельских позиций, советское руководство, которое почти сплошь состояло из ветеранов фронта или их тыловых ровесников. Последняя речь Навального пытается поставить российский режим перед выбором между двумя его собственными измерениями - наследника Победы и наследника христианской цивилизации.

Режим не оценит и сделает вид, что не заметил вопроса. Не оценят новшества и классические сторонники Навального, для которых церковь и Евангелие лживы, сложны и слишком стары. Оценят те, для кого имеет значение средний путь именно русского либерализма - таким, каким он складывается по итогам борьбы со сменившими друг друга консервативным, антиклерикальным и вновь декларативно консервативным режимами.

Налицо первый заметный выход Алексея Навального за пределы собственной группы. Раньше он скорее отчуждал сомневающихся ради консолидации сторонников. Подобным образом осужденный олигарх Михаил Ходорковский, бывший в целом представителем упрощенной рыночной идеологии, усложнил ее социалистическими взглядами.

Неизвестно, насколько последовательно Навальный будет придерживаться новой, расширенной формы своей заявки и насколько с ней солидарны его ближайшие соратники - судя по всему, пока нет. Впрочем, если они внезапно по любому поводу заговорят евангельскими цитатами, то их действия вряд ли поддержат значение христианских текстов в русской культуре, тут без чувства меры не обойтись.

Однако последовавшее за библейской речью и отправкой в колонию исключение Навального из списка узников совести Amnesty International сблизило его именно с национальной и именно интеллигентской, а не большевистской традицией сопротивления автократии.

Синоним демократии

Третий пункт обновленной заявки на президентство оказывается, вероятно, самым важным. Сворачивая протесты, сторонники оппозиционера обещают сосредоточиться на дипломатической работе. Под ней они, очевидно, подразумевают не только международные требования освободить Алекся Навального или попытки участвовать в формировании санкций против российской элиты.

Решив вернуться, Навальный испытаниями в виде тюрьмы как бы покупает себе право на эксклюзивную легитимность при возможном чрезвычайном транзите. Кто достоин сменить Владимира Путина, как не тот, кто пострадал от него?

Даже падение популярности Путина и сбои в его планах на трансфер власти не означают, что президентское большинство автоматически перейдет к Навальному. Однако можно добиться того, чтобы Навальный, не будучи лидером большинства, стал синонимом демократизации России и чтобы переход власти к любому другому политику кроме Навального выглядел бы в глазах Запада не вполне демократичным и недостаточно легитимным.

Таким образом можно побудить те круги внутри России, которые, поддержав передачу власти и нуждаясь в ее внешней легитимации, сплотились бы вокруг того, кто пользуется наибольшей внешней легитимностью.

Описанную схему можно признать вполне рабочей в случае чрезвычайной передачи власти. Она, однако, не учитывает в полной мере двух обстоятельств. И молодой советский, и молодой ельцинский режим боролись за внешнее признание, но Россия относится к числу стран, где внешняя легитимация значит меньше по сравнению с менее крупными государствами. Одновременно, если нынешние тенденции усилятся, а не ослабнут, в мире даже сравнительно близкого будущего вместо единого центра внешней легитимации можно будет ориентироваться на несколько. Два фактора - высокий порог российского суверенитета и грядущий плюрализм международной легитимации - делают особенно важной принадлежность именно к отечественной, суверенной традиции оппонирования авторитарному государству, заявку на которую сделал Алексей Навальный в неожиданном последнем слове.