Воронежский историк Аркадий Минаков: «Наша элита органически не приемлет идею правопреемственности с тысячелетней историей России»

Интервью с крупнейшим исследователем русского консерватизма-2. 

- Аркадий Юрьевич, вы упомянули славянофилов как консерваторов. А они самым причудливым образом повлияли на отца анархии Михаила Александровича Бакунина. Насколько можно судить, они разрабатывали концепцию некой безгосударственной монархии, когда царь непосредственно общается с народом, минуя бюрократию. Наверное, если они и были консерваторами, то консерваторами особого рода. Может быть, их следует зачислить в родоначальники модной в определенных кругах концепции национал-анархизма?

- Национал-анархизм, или либерализм, славянофилов - достаточно устойчивая интерпретация их взглядов. Появилась она прежде всего во второй половине ХХ века. До тех пор либеральный лагерь, либеральная русская историография, а уж тем более марксистская советская, неизменно записывали славянофилов в стан крепостников, реакционеров, мракобесов, консерваторов и т.д. И пощады им не было.

В 1980-е годы ХХ века профессором исторического факультета МГУ Николаем Ивановичем Цимбаевым была развита концепция, которая относила славянофилов в разряд либералов. Свою позицию он изложил в монографии, которая тогда была новаторской, очень свежей. К либералам Цимбаев относил их вот по какой причине. Они выступали за развитие народного самоуправления, боролись с бюрократией, выступали за отмену крепостного права, за веротерпимость, например, по отношению к старообрядцам, за свободу слова - то есть их отличали либеральные маркеры. А, соответственно, славянофилы являются течением русского либерализма.

Так выглядела схема, которой руководствовался известный историк. Но ситуация с идейной идентификацией славянофилов, на мой взгляд, сложнее.

Были ли славянофилы либералами? И да, и нет. До царствования Александра II, до великих реформ славянофильские издания постоянно запрещались. Славянофилы, что называется, большей частью вынужденно писали в стол, их произведения отвергала цензура, видя в них крамольников. Но в их воззрениях всегда был огромный пласт, который ориентировался на уваровскую триаду «Православие, самодержавие, народность». Они прежде всего занимались поиском особого цивилизационного пути России, философским обоснованием русской самобытности. И здесь они апеллируют к элементам уваровской триады.

Начнем с православия. Львиную долю наследия Ивана Киреевского и Алексея Хомякова составляют религиозно-философские трактаты. Причем очень тесно связанные с православием и православной церковью. Политика их интересовала в меньшей степени. Акцент они делали не на ней.

Теперь о самодержавной монархии. Были ли они антимонархистами? Были ли они антигосударственниками? Ну разве что у Константина Сергеевича Аксакова в его публицистике, в отличие от произведений других славянофилов, роль и значение государства минимизируется. Он не ставит под сомнение необходимость монархии, которая опирается на Церковь - но на свободную, а не на синодальную, обюрокраченную, подчиненную государству, какой ее сделал Петр. Монархия, которая опирается не на бюрократический слой, а на разветвленную земщину, - традиционное для допетровской Руси земское самоуправление.

Я бы не рискнул говорить о том, что у славянофильства преобладает какой-то антигосударственный пафос, а уж тем более национал-анархизм. То, что они были умеренными русскими националистами, то есть видели в русском народе то начало, которое, будучи освобождено от крепостного права, займется земским строительством и преобразит Русь на православных христианских началах общения, - несомненно.

Однако по мере того как после 1861 года осуществлялись великие реформы (освобождение крестьян от крепостного права, началась земская реформа, была введена гласность - необходимое условие свободы слова, расширялась веротерпимость по сравнению с эпохой Николая I и т.д.) консервативное содержание славянофильства все больше и больше актуализировалось и выходило на первый план. Славянофилы, так сказать, правели. Вот так можно ответить на вопрос о славянофильстве.

- А так ли уж сильно славянофилы не любили Петра, как принято считать? Как быть с высказыванием славянофила Ивана Аксакова: «Допетровской Руси сочувствовать нельзя, а можно только сочувствовать началам, не выработанным или даже ложно направленным, проявленным русским народом». О каких началах вел речь Аксаков?

- А дальше он продолжает: «Ни одного скверного часа настоящего я не отдам за прошедшее». Тут нужно посмотреть на Ивана Сергеевича Аксакова в конкретном контексте его публицистического творчества. В то время, когда появляется его высказывание, он очень много критикует православие, русскую православную монашескую и церковную традиции. С одной стороны, он говорит, что никогда не усомнится в православии, никогда не порвет с церковью, но, с другой, обращаясь к Киево-Печерскому патерику, собранию житий основателей русского монашества, он заявляет, что аскетические жития вызывают у него протест против самоумерщвления, протест против аскетической монашеской практики. И он просит своего брата Константина «не навязывать ему насильственных неестественных сочувствий тому, чему нельзя сочувствовать, - к допетровской Руси, к обрядовому православию, к монахам, как покойный Иван Васильевич Киреевский».

То есть в славянофильстве были разные оттенки и между славянофилами существовали весьма серьезные разногласия. Иван Васильевич Киреевский - тончайший философ и, смею заметить, богослов, который одним из первых актуализировал то, что впоследствии получило название византизма. Он обратился к традициям отцов, к творениям византийских святых и богословов, начиная с IV века, тех, кто, по сути дела, сформировал православную церковность. Он переводил византийских святых отцов, возрождал практику византийского богословия, тесно сотрудничал со старцами Оптиной пустыни. Кириевский, в частности, был в самом тесном взаимодействии со старцем Макарием.

А вот у Ивана Сергеевича Аксакова то же самое вызывало отторжение и протест: византийские аскетические практики, монашество, обрядовое православие. Почему? А потому, что, с его точки зрения, они приводили, как он считал, к ограничению личностного начала. Вот он пишет: «Необходимо ввести жизненный элемент в церковь историческую. Россия грешит безличностью, то есть уничтожением личности в семье, в общине, в сословии духовном, в жизни церковной». Аксаков считал, что византийские формы убивают индивидуальность. Они его возмущали. Но именно поэтому он сказал: «Ни одного скверного часа настоящего я не отдам за прошедшее».

Я постарался показать, что на основе одной единственной цитаты просто невозможно в целом составить суждение о позиции славянофилов по отношению к христианству, византийской традиции, допетровской Руси и личности Петра. Их точки зрения очень разнились между собой, и вряд ли их можно унифицировать, подведя под некий единый знаменатель.

- Давайте теперь поговорим об антиподах славянофилов - западниках. Известно, что родоначальник русского западничества Петр Яковлевич Чаадаев находился под большим влиянием идей Жозефа де Местра. Можно ли Чаадаева зачислить в основатели русского консерватизма, но консерватизма особого рода - европейского русского консерватизма. Или так ставить вопрос некорректно?

- Вероятно, вы отталкиваетесь от традиционной интерпретации Чаадаева как одного из тех, кто был близок к декабристам, как человека, который в своем «Философическом письме» обличил - цитата - «мерзости николаевского режима». «Его письмо было как выстрел в ночи», - написал Александр Иванович Герцен. Герцен вплел Чаадаева в традицию освободительного движения, которую он вел от декабристов, а советские историки начинали с Александра Радищева. Кажется, ваш вопрос имеет смысл на фоне традиционных интерпретаций?

- Да, я задаю вопрос, исходя из хрестоматийного представления о западниках, но с подозрением, что оно не совсем верно, что Чаадаев - не родоначальник русской освободительной мысли, а русский консерватор…

- Да, версию о том, что западник Петр Чаадаев имеет то или иное отношение к революционному движению, начал создавать Герцен. А теперь посмотрим на реального Чаадаева. Вы абсолютно правы. Чаадаев - едва ли не двойник Жозефа де Местра на русской почве. Никаких причин относить его к критикам николаевского режима, опираясь на тезисы его первого «Философического письма», нет.

Мало кто знает, что Чаадаев написал не одно, а восемь философических писем. И все они были опубликованы лишь спустя век, в СССР, в разгар большого террора в одном из толстых томов «Литературного наследства». В письмах Чаадаев изложил свою достаточно оригинальную историософскую, философскую и богословскую систему. Он отталкивается, с одной стороны, от идей де Местра - его система буквально пронизана апологией католической церкви и папы Римского; Чаадаев был заворожен ее стройностью, универсализмом, всемирностью и мечтал распространить власть папы на весь мир. Но в России реализации его идей мешало то обстоятельство, что она была православной. И вот та страшная критика, которую он обрушивает на Россию в первом «Философическом письме», на русский характер, русскую ментальность, обусловлена тем, что он был страстным филокатоликом. Таким же страстным, как Жозеф де Местр.

О Чаадаеве судят по первому «Философическому письму», из-за которого его обвинили душевнобольным и представили ему врача для наблюдения за его здоровьем, и «Апологии сумасшедшего». Но в «Философическом письме», за которое ему ложно приписывают революционную репутацию, мы не находим ни одной положительной черты в русской истории, в русском народе, в русском характере - кроме разве что бессмысленной, по его выражению, воинской доблести. Той самой доблести, которую ценил Жозеф де Местр. Россия, по Чаадаеву, - некий провал в истории. Россия - Богом оставленная страна. Мы вечные кочевники, вечные странники. У нас не могут устояться никакие бытовые, государственные, религиозные формы. Россия - черная дыра, некое болото, в котором пропадают все высшие мотивы. И единственной вариант для спасения России - принятие ею католицизма. Вот рецепт Чаадаева. Причем католицизма самого жесткого, консервативного, ультрамонтанского. Как у Жозефа де Местра.

Чаадаев - не прогрессист, не либерал, никакого отношения к так называемому русскому освободительному движению он не имеет. Он - жесткий консерватор. Но он консерватор не русский, он сориентирован на ту же модель, которая вдохновляла де Местра. Чаадаев - католический мыслитель. И мыслитель реакционный. Он восхищался кострами инквизиции. Ведь они горели во имя веры и торжества католической церкви. Такого рода детали, конечно, опускались в освободительной историографии, которая провела чудовищную вивисекцию взглядов и личности Чаадаева, представив его предтечей революционеров.

- Русский имперский национализм и русский консерватизм далеко не всегда одно и то же. Вы согласны?

- В момент своего зарождения и развития русский консерватизм, безусловно, имел имперский характер. Русская монархическая самодержавная государственность - здесь можно спорить, что в ней имело подражательный характер по отношению к западноевропейскому абсолютизму, а что самобытный, - существовала в форме империи. И, конечно, первые русские консерваторы - Александр Семенович Шишков, Федор Васильевич Растопчин, Николай Михайлович Карамзин, Михаил Петрович Погодин, Степан Петрович Шевырев, зрелый Александр Сергеевич Пушкин, Федор Иванович Тютчев - имперские консерваторы. Для них империя - естественная форма русской государственности. Империя получила мощный импульс в XIX веке и расширила свои территории. И, конечно, сам имперский принцип не ставился русскими консерваторами под сомнение.

Однако в начале ХХ века в рамках русского консерватизма возникает течение русского национализма. Оно представлено яркими и талантливыми именами. Их помнят, их наследие издают. Вот, скажем, Василий Васильевич Розанов. В Петербурге издана львиная доля его собрания сочинений. Том за томом издается литературно-публицистическое наследие Михаила Осиповича Меньшикова. Публикуется все больше монографий и статей, посвященных Алексею Сергеевичу Суворину, издателю «Нового времени» - одной из самых массовых и популярных консервативно-националистических газет начала ХХ века.

Можно вспомнить Василия Витальевича Шульгина, который, в отличие от многих националистов, был не только талантливым писателем, но и политиком-практиком, одним из лидеров фракции Всероссийского национального союза в Госдуме. Организация называла себя националистической и в Думе служила опорой Петра Аркадьевича Столыпина, была его партией, его группировкой. И она распространяла свою деятельность не только на Думу. Национальный союз действовал в разных городах, но особенно активно - в юго-западном крае, где обострялся русский вопрос.

Националисты впервые поставили вопрос о пределах расширения империи, видя, что в Российской империи существуют целые регионы, где русификация невозможна. Они поставили вопрос об оскудении русского исторического центра, о его истощении. И дело было задолго до появления писателей-деревенщиков второй половины ХХ века.

В какой мере соответствующая традиция преобладала в русском консерватизме? В общем - она была! И была достаточно яркой, влиятельной, талантливой. Но вряд ли она была преобладающей. В тот период, в начале ХХ века, большинство консерваторов занимали черносотенные имперские позиции, участвуя в правоконсервативных антиреволюционных организациях.

Кроме прочего была небольшая, но очень талантливая и влиятельная группа консерваторов, связанная со сборником «Вехи». В нее входили бывшие марксисты и либералы, которые проделали большой путь от марксизма, прогрессизма, релятивизма и позитивизма вначале к идеализму, а потом к Церкви и православию. Обычно группировку «Вех» относят к либеральным консерваторам. Среди ее представителей наиболее известны Николай Александрович Бердяев, Петр Бернгардович Струве, Семен Людвигович Франк, Сергей Николаевич Булгаков (впоследствии - священник отец Сергий).

В начале ХХ века русский консерватизм, доселе относительно однородный, начинал активно расщепляться на отдельные течения. Вероятно, он видоизменялся бы и дальше, но произошло то, что произошло, - 1917 год.

В эмиграции наибольшее развитие, наибольшую известность приобрели те идеологи русского консерватизма, которые были связаны с либерально-консервативным течением: Петр Струве, Николай Бердяев, Семен Франк. В конце концов Иван Александрович Ильин, центральная фигура русского консерватизма в XX веке, во многом тоже был связан с той же интеллектуальной традицией. И все они противопоставляли себя правым консерваторам-черносотенцам.

Так что говорить о русском консерватизме как о чем-то едином не приходится. Но русский консерватизм до 1917 года в целом имел имперскую окраску.

- Почему все же русские консерваторы не смогли ни предупредить, ни остановить разрушение Российской империи и падение монархии? Их идеи не находили достаточный отклик в обществе, в народе? Или так думать - ошибка? В конце концов Союз русского народа был массовой организацией, и он сумел помочь власти умирить революцию 1905-1907 годов. А вот на 1917-й сил его уже не хватило…

- Давайте посмотрим на прогнозы русских консерваторов. Они точно, в деталях предсказали весь тот ужас, беспрецедентный в мировой истории геноцид, разрушение русской цивилизации, начавшееся в 1917 году. В художественной форме прогноз был выражен невероятно ярко. Достаточно вспомнить «Бесов» Федора Достоевского. Критика социализма - мощный интеллектуальный пласт русского консервативного наследия. Она начинается в 60-е годы XIX века. Очень много критики социализма есть в текстах Михаила Каткова, Николая Данилевского, Константина Победоносцева.

Мощная критика социализма и предсказание его ужасающих последствий содержится в работах Льва Александровича Тихомирова. История Тихомирова уникальна. Он входил в верхушку «Народной воли» и был ее идеологом, одно время был женихом Софьи Перовской, которая организовала удачное покушение на Александра II. Оказавшись в эмиграции, Тихомиров испытал экзистенциальный кризис, который превратил его из революционного нигилиста в глубоко верующего православного человека, монархиста, патриота, консерватора, одного из ведущих консервативных мыслителей России. Если мы посмотрим на его работы - «Почему я перестал быть революционером», «Социальные миражи современности», «Начало и концы», - то увидим блистательное предсказание тоталитарного режима, который установился после 1917 года.

Лев Тихомиров знал социализм не понаслышке. Он был великолепным знатоком всех социалистических учений, включая марксизм, и был одним из практиков революционного движения. И его пророчества, предсказывания о гибели масс людей, о разрушении культуры, о закате нравственности, о грядущем распаде страны, о создании нового, усеченного типа человека, которого и человеком-то назвать нельзя, подтвердились.

Но общество не слышало консерваторов. Русское общество, подошедшее к февралю 1917 года, находилось под сильнейшим воздействием освободительной идеологии, той освободительной традиции, которую ее последователи ведут с конца XVIII века, начиная с Александра Радищева через декабристов, Александра Герцена и Николая Огарева, Николая Чернышевского, деятелей «Земли и воли», молодых штурманов будущей бури из «Народной воли» и так далее - к большевикам. Традиция была мощнейшей. Творилась она ежедневно, самозабвенно, талантливо. Пафос отрицания всего окружающего, пафос уничтожения российской действительности, пафос отвращения к Православию, истории России, русским народным традициям, культуре преобладал в русском образованном слое. Достаточно сказать, что уже в 1870-1880-е годы Константин Победоносцев постоянно жалуется на то, что, несмотря на все цензурные усилия, несмотря на все желание ограничить влияние либеральных и социалистических идей, 70-80% русской прессы, газет и журналов их разделяли. Они высказывались в подцензурной форме.

Используя термин Льва Николаевича Гумилева, можно утверждать, что в русском обществе возникла антисистема - влиятельнейшее интеллектуальное сообщество, объединенное пафосом отрицания всех исторических русских форм: православия и самодержавия. Несмотря на декларируемое народолюбие, представители соответствующего течения либо не знали реальный народ, либо, столкнувшись с ним, начинали его ненавидеть. Отсылаю вас к мемуарам народников, которые были крайне разочарованы хождением в народ.

- Творческое наследие русских консерваторов представляет исключительно академический интерес? Или оно актуально? Например, президент Владимир Путин, по всей видимости, читает Ивана Ильина, раз на него ссылается. Но дело ограничивается красивыми фразами о России. Можно ли какие-то идеи русских консерваторов прошлого применить в политике?

- Да, действительно, Путин иногда цитирует Ивана Ильина. Более того, в его работах можно встретить цитаты других нескольких русских консерваторов: если не ошибаюсь, Николая Бердяева, Алексея Федоровича Лосева, Константина Леонтьева. Но не суть важно, кого именно. Скажем, выступая на последнем Валдайском форуме, Путин назвал себя умеренным консерватором. Прозвучало определение «наш умеренный консерватизм». Но значит ли высказывание Путина, что он и его кружение - идейные консерваторы?

Давайте осознаем следующее: после 1917 года русский консерватизм исчез на долгие десятилетия. Исчез как сколько-нибудь организованная политическая сила, как сколько-нибудь значимое интеллектуальное течение в Советской России и СССР. Консервативные воззрения развивались в русской эмиграции. Деятелями русской эмиграции была выполнена ее высочайшая миссия: они сохранили русский логос, русскую идею они развили и приумножили. Правда, конечно, в полном отрыве от той почвы, которая исходно их породила. Тем не менее русская политическая мысль, русская философия в зарубежье - колоссальное интеллектуальное достояние не только России, но и человечества. Мы до сих пор лишь только прикоснулись, прошли по поверхности колоссального наследия эмиграции. И тут много предстоит сделать.

В самом же СССР консерватизм и консерваторы подлежали немедленному уничтожению. Буквально. Исчезли не только политические группировки, политические партии и союзы. Уничтожалась их прежняя литература, периодика. Физические носители русского консерватизма были первыми жертвами красного террора и чисток, гибли в ГУЛАГе. Огромный слой русских патриотов был уничтожен.

Отдельные всполохи тех идей, тех умонастроений, которые были характерны для русского консерватизма, мы видим только в предвоенные годы, когда русские патриотические настроения, очень выборочные и тщательно препарированные элементы русского исторического нарратива, русской культуры использовались в военной пропаганде в рамках советского патриотизма.

Тем не менее и после войны процесс, пусть со значительными спадами, шел по нарастающей. В 1960-е годы ХХ века мы видим зарождение литературной русской партии с мощными советофильскими мотивами, я бы даже сказал - неосталинистскими. Но там было и правое крыло, которое было патриотическим, антикоммунистическим: Игорь Вячеславович Огурцов, Леонид Иванович Бородин, Александр Исаевич Солженицын, Игорь Ростиславович Шафаревич, Владимир Николаевич Осипов и ряд других. Но о существовании в СССР сколь-нибудь серьезной организованной консервативной традиции говорить не приходится. В оппозиции советскому режиму абсолютно преобладали либералы-западники, активисты еврейского движения за выезд из СССР и национал-сепаратисты, например, украинские националисты.

И вот в конце 1980-х - начале 1990-х годов происходит эдакое историографическое чудо. Произведения русских и западноевропейских консерваторов начинают издаваться массовыми тиражами. Причем они пользуются колоссальным спросом. Появляются историки, политологи, философы - и их сотни, а то даже и тысячи, - которые занимаются теми или иными аспектами истории русского и западноевропейского консерватизма. Сам факт явления подобного рода даже просто в количественном отношении - феномен отнюдь не случайный. Здесь есть логика. Вопреки иллюзиям современных неосоветистов то, что произошло в конце 80-х - начале 90-х годов, - закономерно. Социалистическая система, а затем Советский Союз рухнул, распался. Социалистическая модель, социалистические идеалы были скомпрометированы как в массовом сознании, так и в сознании элит. Налицо абсолютный факт, с которым не поспоришь.

В 1992 году над Россией начал ставится другой эксперимент, не менее, а зачастую и более разрушительный по своим последствиям, чем коммунистический, - либеральный. Начинается время Егора Гайдара, Андрея Козырева, Бориса Ельцина - эпоха 90-х годов. Либеральные ценности господствуют в дискурсе правящего слоя или почти господствуют - и в то же время нарастает их критика. Критика жесткая и нелицеприятная. И что мы видим: примерно к середине 90-х годов в сознании интеллектуального слоя и массовом сознании оказались скомпрометированными две модели: вначале социалистическая, а затем либеральная. И соответственно в публичное интеллектуальное, культурное и политическое пространство постепенно стала выходить идея консервативная. Идея особого пути, идея самобытности, идея суверенности, идея русской цивилизации, все то, что было так или иначе связано с русской консервативной традицией. С тех пор тенденция идет по нарастающей.

Я знаю тему не понаслышке. Я из тех исследователей, кто активно занимался консервативной проблематикой, в какой-то мере способствовал формированию академического сообщества, связанного с историей консерватизма. Я очень внимательно слежу за библиографией, историографией, я отслеживаю по возможности буквально каждую статью, каждую конференцию, сборник, монографию, публикации источников, которые появляются по теме консерватизма.

Так вот, некоторое замедление интенсивного процесса произошло в последние годы и связано с тем, что пришло время для обобщающих исследований. В предшествующую эпоху преимущественно писали об отдельных персоналиях, увлекались издательской деятельностью, переизданием источников и т.д. Теперь же в научном плане ставится задача концептуального осмысления, создания большого нарратива, больших работ. Я лично занимаюсь созданием «Общей истории русского консерватизма XIX-XXI веков».

А теперь вернемся к политическим процессам. Научные процессы связаны тысячу нитей с общей жизнью страны. Исследователь, ученый занимается тем, чем занимается, не потому, что нравится, а потому, что в его тематике есть определенная потребность, общественная потребность или некий запрос. Может, невнятный, не высказанный, но тем не менее реально ощущаемый, реально, так сказать, разлитый в воздухе. А потребность в исследовании консерватизма проявилась на политическом уровне.

И вот мы видим, что уже в конце 80-х годов в общественном и политическом движении появился лагерь консерваторов-патриотов. Пусть он был небольшим количественно, но он состоял из очень заметных и известных фигур. Консерваторы жестко отмежевывались как от коммунистов, так и от либералов. В идейном плане наиболее видные представители консервативного течения - Александр Исаевич Солженицын, Игорь Ростиславович Шафаревич, Леонид Иванович Бородин. На политическом уровне тенденция представлена депутатами Верховного Совета и Госдумы Виктором Аксючицом, Михаилом Астафьевым, Николаем Павловым и рядом других, например, Дмитрием Рогозиным. Они называли себя христианскими демократами, конституционными демократами, но было ясно, что они пытаются создать альтернативу, которая была бы свободна от коммунистических и либеральных программ. И они естественным образом обращались к идеям русского консерватизма.

Дальше, в 1995-1996 годы, в общероссийском масштабе к консерватизму обратилась такая организация, как Конгресс русских общин Дмитрия Олеговича Рогозина. В наши дни консервативную риторику перехватила сама власть. Она пыталась взять ее на вооружение во второй половине 90-х годов - уже «Наш дом Россия» называл себя консервативным. Что касается «Единой России», то она неоднократно заявляла о себе как о консервативной партии. Я не говорю ничего о качестве подобного консерватизма и об искренности подобных заявлений. Тут уместно вспомнить Владислава Суркова, который как-то заявил - и его формулу стоит запомнить: «Мы, конечно, безусловные консерваторы, хотя пока и не знаем, что такое консерватизм». Очень хорошая самохарактеристика для официального консерватизма.

В 2014 году, когда в самом деле произошел тектонический сдвиг, в официальной риторике появляется несколько принципиально новых моментов, которые ранее в ней отсутствовали: представление о русских как о крупнейшем разделенном народе, мотивы преемственности с историческим процессом тысячелетней России, стали говорить о заложенной большевистской национальной политикой (создание этнических республик) бомбе под единую Россию, появилась апелляция к консервативным и традиционным ценностям. Между прочим, выступая на одном из заседаний Всемирного русского народного собора, Владимир Путин даже озвучил тезис о русской цивилизации. И налицо тот концепт, который традиционно разрабатывали русские консерваторы. Таким образом, мы видим, что консервативная риторика, как и консервативные формулы, начала постоянно использоваться в текущем политическом процессе.

Я не ставлю вопрос об искренности и качестве процессов. Тут можно предъявлять колоссальные, огромные претензии. Я лишь фиксирую то, что несомненно происходит. Виден непрерывно растущий системный интерес к консервативному прошлому. Я знаю, что в некоторых властных структурах и связанных с ними организациях есть люди, которые целенаправленно занимаются изданием консервативного наследия, осмыслением его, формулированием того, что можно было бы назвать современным консерватизмом. Вот, например, ИСЭПИ - Институт экономических и политических исследований выпускает интереснейшие издания. В частности, альманах «Тетради по консерватизму». Благодаря ему можно узнать, что представляет собой современный провластный консерватизм.

- А как часто консерваторы находились в оппозиции, выступая, по сути, таким образом за перемены?

- На самом деле консерваторы часто бывают в оппозиции к власти. Тогда как левые и либеральные оппоненты изображают их бездумными охранителями с рептильным поведением. Но их пропаганда мало соответствует исторической правде, исторической действительности. Скажем, Шишков, Растопчин, Карамзин, Глинка находились в очень жесткой оппозиции к Александру I. Дело доходило до прямых заявлений с его стороны, что он скорее готов отказаться от престола, чем увидеть того же Шишкова или Растопчина в Зимнем дворце.

Но их идеи, их ставка на русский патриотизм, на борьбу с галломанией, а, соответственно, формирование ими начального варианта русского консервативного проекта, который бы ориентировался на собственную культурно-историческую традицию, неожиданно для Александра I нашли взрывной спрос начиная с 1807 года. Тогда Россия была вынуждена заключить Тильзитский мир с Наполеоном, и стало ясно, что большая война с Францией неизбежна.

И вот городские сумасшедшие, маргиналы совершают к 1812 году стремительный карьерный взлет. Шишков занимает место государственного секретаря вместо опального Сперанского. То есть второй пост в империи после императора! Шишков, по сути, стал главным ритором, главным идеологом Отечественной войны 1812 года. А Растопчин, которого Александр I реально люто ненавидел, становится диктатором Москвы, генерал-губернатором и главой земского ополчения. Он сыграл колоссальную роль в событиях 1812 года. Он организовал сожжение Москвы, то есть создал необходимое условие для поражения наполеоновской армии. Кстати говоря, благодаря их деятельности (а надо добавить и Николая Карамзина, и Алексея Аракчеева) русский консерватизм превращается в постоянно действующий фактор русской истории. Ведь они были одними из главных творцов победы, которая обеспечила России гегемонию в Европе едва ли не до начала Крымской войны.

Или взять славянофилов. Они же были в оппозиции Николаю I. А если говорить о почвенниках, неославянофилах, о том же Леонтьеве, Тихомирове, то они никогда не отождествляли себя целиком и полностью с центральной наличной властью. Они были часто жесткие, беспощадные и нелицеприятные ее критики. И, между прочим, консервативные издания подвергались зачастую куда большим цензурным гонениям, чем либеральные или социалистические, которые выходили в подцензурных условиях.

- Недавно исполнилось 300 лет со дня объявления России империей. Фанаты «Зенита» на матче Лиги чемпионов с итальянским «Ювентусом» вывесили изображение Петра I с надписью на английском «Российская империя. 22.10.1721», в прессе вышло несколько статей, было организовано несколько выставок. Но официальная пропаганда юбилей не заметила. Как вы думаете, почему нынешняя власть не хочет, чтобы современная Россия считалась не только правопреемницей СССР, но и Российской империи?

- Начнем с конца. Действительно, наша элита, а под ней мы будем понимать прежде всего тот слой, который обладает монополией на принятие решений в сфере политики, экономики, культуры и т.д., органически не приемлет идею правопреемственности с тысячелетней историей России. Дело в том, что она является продолжением того правящего слоя, который сформировался после катастрофы 1917 года. Иначе говоря, нынешняя элита является преимущественно продолжением советской партийной и хозяйственной номенклатуры. Она обладает ее родовыми признаками, чрезвычайно замкнута, чтобы попасть в правящий слой, необходимо пройти множество фильтров, множество проверок и инициаций, что исключает попадание в него случайных людей. Правящий слой, за отдельными исключениями, не чувствует ни малейшей связи с дореволюционным прошлым, с дореволюционной традицией. И в целом, несмотря на то что по некоторым количественным и качественным характеристикам он отличается от традиционной советской номенклатуры, его можно обозначить как постноменклатурный.

Отмечу исключительно важный нюанс. Вопрос первый. Сколько представителей прежней имперской элиты вошло в состав новой советской номенклатуры? Ответ очевиден: ни одного человека - если говорить именно о политической номенклатуре, политической элите. Вопрос второй. А сколько представителей традиционной коммунистической номенклатуры брежневской и горбачевской эпохи вошло в состав ельцинской элиты в 90-е годы и продолжает занимать лидирующие позиции? Ответ очевиден: большинство. Подавляющее большинство. Поэтому органическое неприятие дореволюционной традиции нынешней элитой абсолютно неудивительно.

Воронежский историк Аркадий Минаков: «Русский консерватизм породил пафос национального культурного творчества»