Госдума-2021: четыре интриги выборов

Электоральная кампания 2021 года закрепит инерционный сценарий развития парламентско-партийной жизни. К президентским выборам-2024 власть подойдет с твердым большинством в Госдуме.

Пять лет назад, накануне выборов уходящего ныне созыва Государственной Думы, мы опубликовали исследование «Выборы-2016: рутина или перемены?», где прогнозировали, что российская власть не сможет адекватно ответить на потребность в переменах, вызванную состоянием экономики и политики, а потому попытается следовать инерционному сценарию. Прогноз в целом оправдался: и состояние страны, и общественные настроения свидетельствуют о росте запроса на перемены, однако у российского руководства нашелся лишь один ответ. Обнулив президентские сроки, оно надолго сняло с политической повестки главный вопрос - о преемственности власти в стране. Обнуление позволяет окончательно рутинизировать электоральный процесс, снизить значимость любых выборов кроме президентских, но не приближает Россию к решению экономических и политических проблем и не выводит страну из состояния стагнации.

Тем не менее недооценивать значимость предстоящих выборов восьмого созыва Думы тоже не следует. Ниже авторы попытаются описать состояние политического сообщества и общественного мнения за несколько месяцев до выборов, оценить шансы их участников, спрогнозировать результаты и непосредственные последствия электоральной кампании.

От 2016 года к 2021-му: инерция, запрос на перемены и ужесточение правил игры

Выборы Думы в 2016 году оказались для Кремля весьма удачными. Дело не только в том, что прокремлевская «Единая Россия» завоевала рекордное число мандатов - 343 (76%), но и в решении задачи, более важной для режимов, подобных российскому: победа была достигнута без значимых скандалов и протестов. По данным «Левада-центра» 2016 года, честными выборы сочли 46% граждан, нечестными - 31%, тогда как после выборов-2011 соотношение было обратным: 45% считали выборы нечестными, 35% - честными. (А в 2011-м 54% соглашались с точкой зрения, согласно которой власть извратила смысл выборов ради самосохранения.)

В 2016 году граждане проявляли чрезвычайное равнодушие к выборам: 24% респондентов не имели представления, какие партии прошли в Госдуму, 41% аккуратно заметили, что приблизительно знают партийный состав.

С тех пор на партийно-электоральной сцене перемены были незначительными, что неудивительно: характер политического режима за последние пять лет существенных изменений не претерпел.

Во-первых, режим остался неокорпоративистским. Он по-прежнему представляет собой, согласно классическому определению, «систему представительства интересов, составные части которой организованы в несколько особых, неконкурентных, иерархически упорядоченных, функционально различных разрядов, официально признанных или разрешенных (а то и просто созданных) государством, наделяющим их монополией на представительство в своей области». В действующей модели власть сохраняет высокую степень контроля над парламентскими партиями и большей частью структур гражданского общества. Все, кто не вписывается в систему контроля и игры по правилам, установленным властями, воспринимаются ими с подозрением и ограничиваются в свободе действий.

Во-вторых, режим приобретает все более персоналистский характер, лишенный механизмов преемственности власти. С 2018-го рейтинг одобрения Владимира Путина снизился с рекордных показателей (выше 80%) до уровня около 60% (63% в марте 2021-го). Социологические показатели первого лица вышли на докрымское плато. Тем не менее на 22-м году пребывания Путина на высших должностях (в августе 1999-го Путин стал и.о. премьер-министра) он остается в глазах большинства объединяющим страну символом и гарантом стабильности.

Персоналистский характер режима фактически признал и сам Владимир Путин. Выступая в Думе с речью, обосновывающей поправку о снятии - для себя - ограничений на число сроков переизбрания, он заявил: «Уверен, что придет время, когда высшая, президентская власть в России не будет, что называется, так персонифицирована, не будет связана с каким-то одним человеком конкретным. Но вся наша предыдущая история складывалась именно таким образом, и, конечно, мы не можем ее не учитывать <…> В условиях, когда страна переживает такие вот потрясения и такие сложности проходит, конечно <…> стабильность, может быть, и важнее, и должна находиться в приоритете». 

Характерно, что президент признавал: «Когда государство становится <…> более мощным и трудно уязвимым извне, тогда на первый план, безусловно, выходит именно возможность сменяемости власти. Она нужна для динамики развития страны». Однако на обозримую перспективу вопрос об обязательной сменяемости персонализированной власти снят, чтобы - ввиду скорого ухода президента - избежать возникновения синдрома хромой утки и волатильности в элитах. В том же состоял один из главных рисков для российской политической системы и пять лет тому назад.

При сохранении базовых черт политического режима вполне естественно, что масштаб изменений в партийной системе и на электоральном поле тоже оказывается умеренным. С момента существенной либерализации законодательства, регулирующего деятельность политических партий, прошло уже десять лет, но ни одной новой партии, способной стать силой, значимой в национальном масштабе, так и не появилось. Конкуренция на региональных выборах стала несколько более оживленной, и в парламентах 85 субъектов Российской Федерации сегодня представлены 12 непарламентских партий. 

С одной стороны, ситуация означает, что партийная жизнь и политическая конкуренция не совсем угасли, и 12 партий, равно как и четыре парламентские, имеют право регистрировать своих кандидатов на выборах Думы автоматически, без сбора подписей (а процедура запредельно сложна и используется властью как очень высокий барьер для входа на электоральное поле нежелательных акторов). С другой стороны, тот факт, что в ограниченном числе региональных парламентов присутствуют единичные депутаты от малых партий, практически не влияет на реальную политическую жизнь страны. Индикатор уровня конкурентности партийной системы - эффективное число парламентских партий - в нынешнем созыве Думы опустился до рекордно низкого за почти три десятилетия уровня в 1,67.

Определенные надежды связывались с возвращением на федеральные парламентские выборы смешанной избирательной системы, при которой половина состава Думы (225 депутатов) избирались напрямую в одномандатных округах в один тур. Однако на сегодня приходится констатировать: надежды на то, что с приходом мажоритарных депутатов в парламент станет заметной их активность (хотя бы на уровне регионального или секторального лоббизма), скорее не оправдались. Конечно, многие одномандатники системно работают с избирателями в своих округах, активно включились в бюджетный процесс, но серьезного влияния на принятие ключевых законодательных решений они не оказывают. 

Добавим, что седьмая Дума отличается более высокой дисциплиной посещаемости и не имеет столь скандальной репутации, как предыдущие два-три созыва, именовавшиеся в медиа либо не местом для дискуссий (известная оговорка спикера четвертой Думы Бориса Грызлова), либо взбесившимся принтером (за скорость, с которой Дума штамповала законы). Однако нового качества российский парламентаризм так и не обрел.

Другой параметр, который будет оказывать существенное влияние на выборы, - ужесточение юридических рамок, как собственно для выборов (поправки в избирательное законодательство, о которых речь пойдет ниже), так и для свободы слова и деятельности оппозиции. Вплоть до 2018 года избирательная система не менялась - разве что спускались на тормозах попытки смягчить заведомо завышенные для оппозиции требования к регистрации их кандидатов на губернаторских выборах. Однако в 2018-м популярность власти - как Владимира Путина, так и партии «Единая Россия» - пережила негативный шок, вызванный крайне чувствительным для общества повышением пенсионного возраста. 

С конца 2014-го и до 2018 года уровень жизни граждан медленно, но неуклонно снижался, экономика стагнировала, но ситуация не отражалась на рейтингах власти. Сохраняющийся крымский консенсус, естественное психологическое стремление не поддаваться негативным настроениям, а также понижающая адаптация (готовность воспринимать ухудшение качества жизни как новую нормальность) удерживали большинство от открытой критики власти. Однако неожиданное для многих решение, затронувшее витальные страхи (не дожить до пенсии), привело к обрушению рейтингов во втором полугодии 2018-го. 

Если до объявления о решении повысить пенсионный возраст рейтинг одобрения деятельности Владимира Путина составлял 82% (апрель 2018-го), а электоральный рейтинг «Единой России» - 52%, то к концу года они опустились до 669 и 35% соответственно. С тех пор рейтинги власти существенно не менялись, хотя пандемия вызвала краткосрочный нырок рейтинга одобрения деятельности президента до антирекордных величин (59% в апреле и мае 2020 года). Однако вскоре, в августе 2020-го, он вернулся на привычное для последних почти трех лет плато 60+.

Снижение рейтинга заставило власть более существенно изменить в свою пользу правила электорального процесса. Причем в отношении политических партий она продолжала пользоваться тактикой манипулирования и точечной коррекции законодательства, а не прямых запретов и притеснений. Приемы, затруднявшие мобилизацию избирателей крупных городов (более протестных по сравнению с периферией), применялись и ранее. К ним относится, например, назначение даты выборов на один из последних относительно теплых (на большей части территории России) уикендов в сентябре и нарезка одномандатных округов таким образом, чтобы электорат большинства крупных городов оказывался поделенным между двумя или большим числом округов (с включением сельской периферии).

К 2021 году появились новшества. Так, теперь законодательство допускает (после опыта голосования в условиях пандемии) проведение электоральных процедур не в один, а в три дня. Трехдневка облегчает административную мобилизацию зависимых от государства категорий населения - так называемых бюджетников. На отдельных территориях будет применяться электронное голосование. По опыту выборов 2019-2020 годов новый формат позволяет шире использовать административную мобилизацию избирателей, многие из которых не уверены в соблюдении принципа тайного голосования при применении электронного формата, а потому более склонны голосовать лояльно.

Сверхжесткие меры применяются не к партиям, большая часть которых так или иначе встроена в корпоративистский режим, а к активистам гражданского общества, способным выдвинуться на выборах или поддержать действительно оппозиционных кандидатов. Так, по принятому в 2020 году закону пассивного избирательного права на пять лет после отбытия наказания лишались граждане, осужденные по ряду статей Уголовного Кодекса, в том числе по спорной статье о неоднократном нарушении правил уличных мероприятий. Уже после принятия закона была осуждена муниципальный депутат Юлия Галямина, неоднократно баллотировавшаяся от «Яблока» на городских и федеральных выборах.

Власть готова предельно жестко реагировать на уличные протесты, ставшие для тех, кто не имеет представительства в парламенте, едва ли не единственным способом выражения своей позиции. Протесты имели место в Москве летом 2019 года, когда ряд кандидатов от либеральной оппозиции не были допущены до регистрации на выборах. На многодневные уличные акции протеста летом 2020-го в Хабаровске, где демонстранты выступали против снятия с должности и ареста губернатора Хабаровского края Сергея Фургала, власть реагировала осторожно, позволив им выдохнуться почти без внешнего давления. Но в начале 2021 года, когда на улицы многих городов России вышли протестующие против ареста оппозиционного политика Алексея Навального, задержания и приговоры к краткосрочному заключению приняли массовый характер.

Участились обыски у сколько-нибудь оппозиционных активистов и журналистов. Продолжилось запретительное законотворчество - например, был принят закон об ограничениях просветительской деятельности. Власти стали вторгаться и в сферу Интернета (пробным камнем стало замедление работы Твиттера) - при том что, казалось бы, раздражать многочисленные группы, пользующиеся социальными сетями, мессенджерами, Youtube, в предвыборный год крайне недальновидно. Для преследования протестующих стали использоваться технологии распознавания лиц. 

Наконец, была сделана попытка раз и навсегда решить проблему Алексея Навального: его инфраструктура объявлена экстремистской, что сильно сузило возможности политической активности существенной части гражданского общества. Кроме того, граждане, в той или иной мере поддерживавшие организации, признанные экстремистскими, лишились пассивного избирательного права и не могут быть кандидатами в депутаты представительных органов власти. 

Силовая линия дает властным структурам ощущение тотального контроля над ситуацией, хотя на самом деле она способна спровоцировать ответную неприязненную реакцию гражданского общества, которая может проявиться, в том числе, и в ходе парламентских выборов. Налицо чрезмерное ограничение пассивного избирательного права, снижающее и без того невысокую конкуренцию на выборах.

Кризис представительства и мотивация голосования

В персоналистском и корпоративистском режиме - с очевидно низкой конкуренцией - роль выборов сводится прежде всего к ритуалу политического участия. Избиратели в массе своей не настроены добиваться смены власти или даже влияния на политику и подотчетность политиков обществу. Граждане голосуют, потому что ценят свое право легитимировать власть голосованием и возможность выразить отношение к ней. 

Ориентированность большинства на получение благ из рук власти, а не собственными, независимыми от верхов усилиями, только усугубляется. Патерналистские настроения обусловлены существенным присутствием государства в экономике: для многих оно становится единственно возможным работодателем и источником социальной поддержки. По данным Росстата, в доходах граждан доля поступлений от предпринимательской деятельности в России снизилась с 15,4% в 2000-м до 5,2% в 2020 году, а доля социальных выплат за тот же период выросла с 13,8 до 20,1% - выше, чем в советское время (16,3% в 1985-м).

В российском неокорпоративистском режиме партии не отражают реальное разделение общества по политическим и идеологическим установкам. Скорее налицо та рамка, которую сами власти намеренно конструируют, чтобы обозначить границы легальной контролируемой политики. Она построена так, чтобы среди голосующих преобладали люди, готовые принять управляемую систему и правила ее игры. Тот, кто ее не приемлет, отсекается от голосования: одни не приходят на избирательные участки, уверенные в том, что не способны повлиять на результат; избирательные бюллетени других тонут в массе голосов, поданных за системные партии.

Для существенной части избирателей жесткая ограниченность конкуренции не является секретом. Несменяемость власти и управляемость парламентской оппозиции рождает предустановленную покорность тех, кто голосует. Реальное отношение к власти остается латентным и невыражаемым в цифрах электоральных результатов. Голосование происходит как автоматический акт: выборы - отдельно, реальные настроения - отдельно. Люди не связывают решение своих проблем с результатами выборов.

По сути, победы представителей власти на выборах всякий раз служат способом продемонстрировать, что большинство до сих пор существует и поддерживает режим. Выборы - повторяющаяся легитимация большинства, которое теперь не столь устойчиво, как несколько лет тому назад, и мобилизуется лишь ad hoc, к случаю, к выборам. Тем важнее для власти всякий раз показывать и доказывать ему, что оно консолидировано.

На голосованиях референдумного типа (президентские выборы, голосование по поправкам в Конституцию в 2020 году) поддержка власти абсолютно доминирует: за нее голосуют более 70% тех, кто пришел к избирательным урнам, - так демонстрируется национальное единство и сплоченность вокруг Кремля. Однако, когда речь идет о выборах законодательной власти, которую воспринимают как слабую и не слишком популярную, мотивация выбора несколько иная.

Парламент и партии находятся в самом низу списка институтов, которым доверяют граждане (партии - и вовсе лидеры антирейтинга институтов). По данным на март 2021 года (а они существенно не меняются в последние месяцы), уровень одобрения деятельности Думы составляет 42%. Не одобряют деятельность парламента 55% респондентов. Для сравнения: одобрение и неодобрение деятельности правительства составляет 49 и 48% соответственно.

По сути, избиратели на думских как федеральных, так и региональных выборах выражают свое эмоционально-психологическое отношение к власти. Настроенные лояльно, пусть и с оговорками, голосуют за «Единую Россию», разочарованные - за «Справедливую Россию» или близкие к ней патерналистские партии; раздраженное, враждебное отношение выражает себя в голосовании за КПРФ. Отдельный вид эмоции выражается в популистском голосовании за партию с самой громкой нигилистической фразой - ЛДПР. Налицо типичная реакция подданической, а не участнической, то есть гражданской - по Габриэлю Алмонду и Сиднею Вербе - политической культуры. Культура граждан, людей, не просто осмысляющих политику, но настроенных на собственное участие в ней, в России невелика и лишена представительства в парламенте. Работающая в логике гражданской культуры участия партия «Яблоко» имеет минимальные рейтинги. Соответственно, и электоральные процедуры превращаются в своего рода рынок социальных обещаний и запросов: многие голосуют не за партии как таковые, а за социальные бенефиции и выплаты. А их источник - власть. Соответственно, есть рациональный мотив для голосования за партию власти для тех, кто в ее обещания верит, или за иную партию, если доверия нет.

При несменяемости партий говорить о подлинном представительстве в парламенте всего спектра существующих в обществе интересов вряд ли возможно, отсюда и снижающееся внимание граждан к выборам. Судя по степени институционального недоверия российскому парламентаризму и многопартийности, дискредитированным годами однообразных и контролируемых электоральных кампаний, мало кто всерьез ожидает от выборов в Думу реального представительства своих интересов и идеологий. Неслучайно в 2016 году явка оказалась самой низкой за всю историю парламентских выборов в современной России - 47,88% (четырежды явка превышала 60%, дважды - 55 %). Вряд ли следует ожидать высокой явки и на выборах в 2021 году. Ныне же, по сообщениям в СМИ, во власти прогнозируют даже более низкую явку - 45%. В конце апреля, по данным «Левада-центра», 21% респондентов заявили, что не будут голосовать, 5% - что не знают, будут ли, а 10% сказали, что не определились с выбором партии.

Отдельный вопрос, в какой форме будет участвовать в выборах молодежь: уличные протесты против профанации выборов или «Умное голосование». Оба варианта вероятны, если учитывать масштабы акций января и апреля 2021 года. Часть молодежи - те, кто не верит, что может влиять на политику, - откажется от голосования. И соответствующая категория традиционно будет большой. Впрочем, на службе в силовых органах и в бюрократии тоже немало молодых людей. И они будут участвовать в выборах, голосуя за власть, так сказать, по должности. (Как правило, в подобного рода структурах работники обязаны отчитываться перед своим руководством о том, что они проголосовали.) Кроме того, представители молодого поколения, не сильно разбирающегося в политических нюансах, нередко голосуют за популистскую партию Владимира Жириновского.

Тем не менее было бы неверным представлять состояние общественного мнения в целом и в его отношении к партиям как безнадежно застойное. Есть несколько факторов, способных придать кампании 2021 года некоторое оживление. Растущий запрос общества на перемены подразумевает желание, чтобы партийная система обновлялась и там появлялись новые лица. В 2020-м 50% респондентов «Левада-центра» признавали, что сменяемость власти и появление новых политиков важнее, чем стабильность и сохранение узкого круга политиков во власти (противоположной точки зрения придерживались 37% опрошенных). Соответственно, одну из менее явных интриг выборов можно сформулировать так: увидим ли мы в следующем составе парламента новые лица в старых партиях и/или новые партии? Кроме того, фокус-группы, проводимые в «Левада-центра» и Центре политических технологий, свидетельствуют о том, что в обществе достаточно отчетливо виден запрос на присутствие в парламенте оппозиции. Ее задача, по мнению существенной части респондентов, не в смене власти (чего доминирование патерналистских настроений не подразумевает), а в том, чтобы быть противовесом «Единой России» - страховать власть от ошибок, требовать, чтобы она прислушивалась к гражданам и вела себя более ответственно. Фактически общество говорит о той же неокорпоративистской модели, что и ныне, только с более весомыми альтернативными партиями и более чуткой властью. И его запрос все-таки может проявиться в результатах выборов. Сформулируем несколько интриг и развилок предстоящей кампании.

Окончание следует