Пять узлов пандемического кризиса и образы будущего

Пандемия коронавируса потрясла устои экономических и политических систем крупнейших государств, считавшихся успешными экономически и военно-политически (США), социально (страны Евросоюза, включая и Италию, и Испанию, и Бельгию) и социально-экономически (Китай). В действиях правительств ключевых стран, впрочем, уже начинают проглядывать контуры нового мира, формирующегося на обломках выморочного, как выяснилось, мира поздней глобализации. Оставляя в стороне набирающую мощь конспирологию и истерики активистов секты отрицателей коронавируса, пока стратеги строят планы на послезавтра, стоит обратить внимание на те точки выбора, которые властям и элитам придется проходить сегодня и завтра.

Узел первый и, вероятно, самый трудный. Спасать ли глобализацию или попытаться вскочить в один из головных вагонов регионализации?

Казалось бы, нет более убедительного свидетельства конца глобализации, чем поведение крупнейших государств мира в ходе пандемического кризиса. Санитарное огораживание, перерастающее в огораживание политическое (как продемонстрировал своим решением по остановке миграции президент США Дональд Трамп), говорит о том, что в постпандемическом мире каждый за себя. Но одновременно мы видим, как продолжают работать банки, да и в целом - глобальная финансовая система. Бурлят социальные сети, опора поздней глобализации. И даже самые острые (и глубокие) критики поздней глобализации не спешат переводить понятие постглобального мира в практическую плоскость. Даже Китай, обладающий неплохими стартовыми позициями для борьбы за лидерство в регионализации (лучше, пожалуй, только у Индии), не рискнул сейчас делать рывок. Хотя говорить о сохранении глобальной экономической взаимозависимости уже просто смешно. Ответ прост: никто не может точно сказать, сколько будет стоить регионализация и какие издержки придется понести в процессе строительства нового мира. И будет ли она дешевле сохранения глобализации, особенно с точки зрения социального комфорта. Проще, конечно, продолжать существовать в режиме закатной глобализации, хотя все понимают, что чем дальше делать вид, что все может вернуться на прежние проверенные рельсы, тем дороже может оказаться прозрение. Но пока попытка пересидеть кризис, что характерно, кстати, и для России, оказывается все более привлекательной.

Узел второй. Кому помогать в кризис - наиболее обездоленным, понесшим наибольшие потери в результате санитарно-карантинных мер, или тем, кто после снятия ограничений сможет обеспечить устойчивый рост экономики?

Проблема позднеглобальной экономики заключалась в наличии в большинстве случаев очень разных слоев населения с иногда прямо противоположными интересами. Конфликт интересов государству удавалось сглаживать в последние годы глобализации во многом за счет поощрения социального иждивенчества - а как по иному назвать концепцию гарантированного базового дохода? Но в момент кризиса выяснилось, что помочь всем нереально, помочь всем не может ни одна страна мира, включая и Китай, не говоря уже о США, где политика помощи носила настолько непоследовательный, противоречивый, а в чем-то даже и суетливый характер, что говорить о ней как о целостной вряд ли возможно. Итак, кому помочь? Ответ не столь прост, как кажется, ибо поздняя глобализации не дала внятного ответа на вопрос, кто же является носителем наиболее перспективных социально-экономических идей, какая социальная группа способна взять на себя лидерские функции в развитии экономики. Проблема прояснилась уже в 2019 году, когда только ленивый не писал о кризисе креативного класса и о бесперспективности живущего в кредит среднего класса, а по сути, вопрос возник даже раньше: после кризиса 2008-2009-х. Тем более ответа нет сейчас. Так что действовать придется наощупь.

Узел третий. Что требуется спасать в первую очередь (а фактически любой ценой): экономику или социальную структуру общества?

Дилемма, казалось бы, абсолютно надумана, поскольку, с точки зрения здравого смысла, социальное пространство неотделимо от экономического. Однако на практике все не совсем так: социальная структура и социальные институты во многих странах, считавшихся развитыми, оказались совершенно оторванными от реальной экономической жизни. Для образования, медицины, а также индустрии досуга и развлечений наступают черные времена. Но ведь здесь не просто набор неких институтов, традиций и ритуалов, а образ жизни десятков, если не сотен, миллионов людей, оказавшихся вырванными из своего комфортного мирка креативных технологий и потребления ощущений. Если люди хотят биологически выжить, они будут принуждены заниматься тем, что будет давать реальный экономический эффект здесь и сейчас: строительство инфраструктуры, создание предприятий, закрывающих наиболее опасные технологические уязвимости. Иными словами, выбор в пользу спасения экономики для власти равносилен выбору глубокого социального кризиса с неизбежными политическими последствиями.

Узел четвертый. Когда начинать стимулирование экономики: на этапе глубокого спада - или же попытаться перетерпеть и вводить основную часть стимулирующих пакетов на выходе из коронавирусного кризиса?

Дональду Трампу было много проще принимать решения, вернее, громогласно заявлять о них: для него приоритетом являются президентские выборы в США, которые он в нынешних условиях сможет выиграть, только сохранив свой образ экономического спасителя, особенно учитывая, что со спасением нации от самого коронавируса у него явно не задалось. Выбор китайского руководства тоже был несложным: у Китая, потерпевшего несколько крайне чувствительных поражений в ходе торговой войны с США, появился шанс переломить ситуацию в свою пользу, а проблемы отдельных категорий экономически активных граждан вполне решались руками квартальных надзирателей. Но вот большинство остальных стран оказались в ловушке времени. А выбор делается на основании ситуативных и не всегда рациональных факторов, иногда под влиянием политической конъюнктуры и информационных манипуляций. Попытки подтолкнуть власть к принятию немедленных решений мы, например, наблюдаем в России с самого начала кризиса. Но если нет рациональности, то нет и прогноза. А если нет прогноза, то нет и политики. Ее, по сути, и нет - а есть стремление выждать и увидеть, какой сценарий у других оказался эффективнее. Увы - далеко не факт, что китайский сценарий, например, будет столь же эффективен не в Китае.

Узел пятый. Продолжать в условиях пандемии коронавируса закрываться от всех и вся или начать новый цикл геоэкономической интеграции?

Мы же, надеюсь, понимаем, что принятие факта конца глобализации - половина ответа. Полноценный ответ зависит от того, чем мы собираемся заменить глобализацию и экономическую сетевизацию. На сегодня только две страны могут рассматриваться в качестве условно самодостаточных - Китай и Индия. Они при определенных условиях могут закрыться в пределах национальных границ, хотя для Индии скорее просто операционно неизбежен вариант той или иной степени интеграции с другими странами Южной Азии. Да и Китай в нынешних условиях вряд ли будет отсиживаться за Великой стеной - стратегия его экспансии построена на принципе заполнения вакуума влияния и присутствия, а с ним сейчас проблем не будет. Но все остальные крупнейшие государства мира, не исключая США и точно включая Россию, должны выбирать для себя варианты встраивания в те или иные новые геоэкономические макрорегионы - или же выстраивания подобных регионов вокруг себя. Но как встроиться в условиях не прекращающегося политического огораживания даже в традиционно объединенных макрорегионах, таких как Европа, а тем более - в регионах, где против интеграции есть предубеждение? Ответа нет и нет даже попыток ответа. А здесь главный концептуальный тормоз развития постпандемического мира.

Проблема в том, что беглый взгляд на внутренне противоречивые и наполненные эмоциями узлы приводит нас к двум печальным констатациям.

Во-первых, мы не знаем не только нашего общемирового будущего, но и нашего настоящего и даже прошлого. Мы не очень ясно и уж точно не во всех деталях понимаем, как работала система поздней глобализации и какие в ней были ключевые точки управления, критические узлы, развязав которые можно будет рассчитывать на минимизацию потерь, в том числе и социальных. Неудивительно, что в момент, когда более всего нужна была интегрированная и как минимум согласованная экономическая политика в глобальном масштабе, мы увидели не просто мозаизацию, но хаотизацию подходов, а главное, подавляющая часть подходов - от раздачи вертолетных денег до идеи повторить сценарий выхода из кризиса 2008-2009 годов, спасая банки и финансовые институты, - была позаимствована из нашего прошлого опыта. Он, конечно, ценен, но вряд ли адекватен новым временам и задачам.

Во-вторых, едва ли на столь различном понимании прошлого и настоящего можно рассчитывать на формирование единого видения будущего. А значит, новая Ялта и относительно быстрое формирование сбалансированной системы отношений между ведущими государствами мира - идея, конечно, красивая и правильная, но вряд ли реализуемая. Особенно сейчас, когда выяснилось, как быстро облетает позолота цивилизованности, если речь идет о выживании. И когда можно украсть у другого цивилизованного государства не только маски, но и все, что угодно. Новая Ялта может быть только между государствами, кого-то уже победившими и занимающимися разделом наследства побежденного. И сейчас важно не оказаться побежденным. Но главное - государства, договаривающиеся о новой Ялте, должны хотя бы вчерне понимать, откуда и куда они идут. Увы, мы отчетливо увидели, что понимания, куда идти, нет ни у кого, даже у китайцев, так долго пугавших мир своей тысячелетней историей и философией. Значит, будут просто грабить.

Коронавирусный кризис приподнял перед нами полог постглобального мира, наверное, чтобы дать нам понять, что в новый мир со старым наследством въехать не удастся. Не может быть никакой глобальной многополярности, когда за спиной - социально и духовные разбалансированные общества, состоящие из невротиков и деклассированных креативщиков, а сверху - неэффективное государство. Вместо относительно более справедливой, хотя и конкурентной, системы мировой политики и экономики на выходе мы можем получить хаос, не сражающиеся царства, а мечущиеся элиты, пытающиеся управлять государственными машинами, окончательно теряющими свою эффективность. А там, где появляются мечущиеся элиты, почти всегда появляется третья сила, для которой хаос, неуверенность и иррациональность - комфортная среда обитания и источник силы.

И мы же понимаем, что за третья сила может начать паразитировать на эпохе мечущихся элит - сетевые структуры, использующие идеологию радикальной архаизации, зачастую с религиозным оттенком, но вполне сросшиеся с различными, иногда респектабельными транснациональными структурами. Особенно учитывая, что после пандемии мир даже при самом идеальном варианте был бы наполнен настроениями бытовой и политической эсхатологии. Но мы идем не по идеальному варианту, совсем нет.

Отсюда - даже не ответ, а попытка подхода к ответу на вопрос, что есть постпандемический мир и для России, и для всего человечества. Мир поиска такой модели социального (еще не экономического, но социального) развития, которая обеспечивала бы выживание общества в любых условиях, а главное, не ставила бы государство и власть перед неразрешимыми дилеммами, гораздо более сложными и потенциально кровавыми, чем те пять, которые были обрисованы в начале нашего материала. 

Постпандемический мир для России - мир сосредоточения во времени и пространстве. Мир молчания и самопереустройства, возможно, самоограничения. Но никак не попыток копировать ответы другого времени и пространства. Нам придется самим искать путь к себе. И вопрос, способна ли нынешняя российская элита освещать путь обществу, а не метаться с факелами в темноте тупичка развития «Как все», остается открытым.