Четыре вопроса про посткапитализм на фоне Давоса

Констатация того, что прошедший на русофобской волне форум в Давосе открыл дверь в мир постэкономики, стала почти банальностью. Мы склонны связывать антиэкономическую на первый взгляд повестку встречи воротил глобализации только с Россией.

Да, конечно, завсегдатаи Давоса в полном соответствии с рекомендациями, приписываемыми Збигневу Бжезинскому, пытаются строить новый мировой порядок на обломках России, за счет России и против России.

Но не забудем более важную мысль Бжезинского из книги «Выбор: мировое господство или глобальное лидерство»: США рано или поздно придется выбирать между лидерством и гегемонией в мире - ресурсов и возможностей на все не хватит. США, очевидно, выбрали гегемонию - прямое управление союзниками даже за счет утраты потенциала мягкой силы и разрыва многих важных цепочек взаимозависимости. Объединенный Запад - его уже сложно назвать коллективным - так или иначе начал бы строить постэкономику на том пространстве, что окажется под его контролем. И России придется сосуществовать с паразитной системой, а возможно, и взаимодействовать там, где выгодно.

Чтобы в первом приближении соотнести интересы России с конструируемой США на обломках финансово-инвестиционного (но являющегося по сути ростовщическим) капитализма исключительно в своих интересах постэкономикой, зададим четыре вопроса.

Первый. Может ли суверенитет в актуальном мире быть только пространственным и что является критерием суверенности в надпространственных системах, прежде всего в глобальных финансах и глобальном информационном обществе?

При большинстве сценариев развития глобальной ситуации они останутся интегрирующими системами мировой экономики и политики. Но мы же, надеюсь, понимаем, что сохранение американской гегемонии в надпространственных системах, прежде всего в глобальном информационном обществе, обеспечивающем устойчивость всех каналов цифровых коммуникаций, означает фактическое сохранение американской монополярности, хотя и в редуцированном формате?

Так что для любого государства, претендующего на участие в определении правил игры мира после американоцентричной глобализации, становится критичным создание не только политико-правовых, но и операционно-технологических механизмов надпространственной суверенности. Похоже, что именно на данном направлении России предстоит самая решительная борьба. Но насколько возможна суверенизация надпространственных систем без их разрушения с серьезными последствиями для всех, остается открытым вопросом - похоже, с отрицательным ответом.

Второй. Есть ли альтернатива в качестве основы экономической модели финансово-инвестиционному капитализму, находящемуся в глубоком и, скорее всего, фатальном кризисе?

Наиболее естественной выглядит модель торгового капитализма, побежденного ростовщичеством только в конце XVIII века. Во всяком случае для возврата к торговому капитализму уже существует серьезная экономическая база - мировая и трансрегиональная торговля. Не будем забывать, что в основе данной версии капитализма лежала так называемая треугольная система мировой торговли, важнейшим элементом которой была работорговля. Крупнейшие инвестиционно-пригодные состояния западного, да и условно восточного мира выросли из работорговли, ее сервисного обеспечения или борьбы с ней. И здесь не вопрос морали, хотя от людей-батареек Клауса Шваба до концепта потребителя-раба даже не полшага - меньше. И так ли уж исторически прогрессивен для России и ее евразийских партнеров окажется торговый капитализм, особенно с учетом доминирования США и их сателлитов на море, а Китая - на суше?

Но есть ли более благоприятная для России модель посткапитализма, позволяющая рассчитывать на новый геоэкономический статус? Несомненно, она основана на новой индустриализации Евразии, что противопоставляет Россию не только Западу, но отчасти и Востоку, делая объективным союзником Юга (Африки) и Юго-Востока. Однако новая модель потребует глубочайшей комплексной проработки и нового внутреннего состояния нашей страны.

И здесь уже тоже не только экономика, а идеология и принципы социального развития.

Третий. Является ли государство единственной основой для конструирования геоэкономически самодостаточных макрорегионов? Особенно учитывая блистательную по своему цинизму формулу Жозепа Борреля про сад и джунгли, за которой вырисовывается готовность объединенного Запада пойти на хаотизацию значительных пространств, ранее считавшихся экономически ценными.

Да, для России государство является не просто естественной, но и, вероятно, единственной формой выживания. Однако в других обществах могут искренне считать, что проще делегировать суверенитет, нежели брать на себя бремя ответственности за собственное государство. На чем, кстати, успешно играют американцы в отношениях с постсоветскими странами. Да и не только.

Суверенитет - вещь прикладная, но если не к чему его прикладывать, то зачем он?

Проблема, впрочем, глубже. Экономическая многоукладность (а она, думается, является одной из аксиом будущего мира) неизбежно будет выражаться в политической многоформатности. И Россия должна уметь ее учитывать и использовать, предотвращая цивилизационную деградацию и возникновение на базе хаотизированных пространств геоэкономических химер, усиленных агрессивными идеологиями. Не более того, но и не менее. Впрочем, тут тоже уже не совсем экономика - даже с приставкой «гео».

Четвертый. Что должно лежать в основе системы макроэкономических индикаторов развития применительно к новому миру?

Очевидно, что существующие критерии экономического развития - от индикаторов роста ВВП до всевозможных рейтингов - в основном оценивают пустоту, максимум - индикативный вектор развития больших систем (государств или крупнейших корпораций). И то в том случае, если не становятся объектом манипуляций, как мы наблюдаем. Важность вопроса в том, что перестройка системы глобальных экономических индикаторов развития означает формирование рамок для новой глобальной институциональности, тех самых рамочных правил игры, на которых будет строиться новая система, противостоящая американоцентричной постэкономике. Так что проблема на самом деле политическая и в конечном счете тоже связана с вопросами суверенитета - способности суверенного управления экономическим развитием.

Ответив на четыре вопроса, подводящие к нехитрой мысли, что период постэкономики на самом деле носит объективный характер, мы, вероятно, лучше поймем, насколько готовы ступить за порог глобализации. А главное - сможем лучше формулировать экономическую модель для самой России как части формирующегося постмонополярного мира.

Название экономической системы можно будет подобрать позже. Дело не в терминах, а в экономической конкретике и новых институтах развития, соответствующих новым задачам. Вот только классическим капитализмом второй половины XX века и тем более первых 20 лет XXI столетия новая модель точно не будет.