Профессор (для меня он только - профессор) Александр Валагин, когда учились на журфаке, однажды на лекции предложил нам такую «матрешку»: лучшая в мире литература - русская, лучшая пора в русской литературе - XIX век, лучший писатель XIX века - Федор Достоевский, лучшее произведение Достоевского - «Братья Карамазовы», лучшее в «Братьях…» - «Легенда о великом инквизиторе». И значит, «Легенда…» - лучшее, что есть в мировой литературе для всех времен и народов.
Профессор был хорошим спикером, убедительным. Но, стряхнув с себя наваждение, видишь, на каком зыбучем фундаменте построена его конструкция, башня из слоновой кости. Допустим, какой же русский не согласится (просто из любви к быстрой езде) с первым тезисом, но, начиная со второго, башня начинает крениться, и уже на Достоевском заваливается набок. Напрочь.
Живописатель низин души не то, чтобы переоценен как художник от литературы, скорее он более проходит по иному ведомству. Ницше, Гитлер, Карл Густав Юнг и прочие ценили в нем явно не писателя, но - поводыря по земному аду. Многочисленные достоевские (как и толстовцы) вообще страдают недостатком элементарного эстетического вкуса, но опять же не это, не это главное.
И даже не вот это: «Самоунижение и самопоношение... красноречие раскаянья. Это сознаешь в себе, каждый знает это о себе, и все-таки есть в этом нечто, бросающее на все отблеск фальши: лабильность чувства как истина в последней инстанции». Нашел у одного автора, замечающего, что «знаток унижения» Федор Достоевский вряд ли станет выше «знатоков гордости». Это «черное» и «белое», меняющееся местами, смотря с какого конца раскручивать ремень.
Все вышесказанное слишком интеллектуально выспренно, чтобы играть роль при разборе романов. Романы, в отличии от сказок, пишутся для юношей или для зрелых мужей, или для тех и других. И вот с определением аудитории у Федора Михайловича главный подвох. Юноши, погружаясь в кажущуюся сложность и полифонию текста, думают, что приобщаются к элитарной литературе. Что обман. Элитарна она, положим, для мещан, да. Смакования грехопадений им очень близки и понятны. Позже в русской литературе больше привилась именно эта ветка, больная.
Зрелый человек (что, конечно, случается не со всеми юношами) видит, что сложность Достоевского, во-первых, от многословия. Во-вторых, продукт личного свойства и косого взгляда (кажется, только Разумихин и мог бы поговорить, например, с Фандориным, хотя и тот, и другой - герои из одной эпохи). Но за счет продуманно спрятанного схематизма романы Достоевского пригодны для вечных обобщений. И иногда - для экранизаций.
Зрелый (если кому повезло им стать) знает, что сильная литература - это айсберг, но не болото. К айсбергам несомненно относится писатель Гайдар. Даже не говоря о его Тимуре, который совершенен, если читать и сейчас, особенно сейчас. Пара страниц «Судьбы барабанщика» стоят иных томов в плане взросления и постижения мира - реального и воображаемого.
Однако болото чаще и многих засасывает скорее, а айсбергов люди, бывает, так и не встречают. За всю жизнь.
Виктор Лиходзиевский
