Бесогон. К 75-летию Никиты Михалкова

75 лет назад, в год Великой Победы, в семье одного из любимых поэтов советских детей и взрослых родился второй сын. И через 20-30 лет фамилия «Михалков» для нас стала даже более праздничной. Да, было когда-то такое выражение - праздничный человек страны. Так называли тех, кто был воплощением таланта и успеха.

Так называли знатных людей - не по происхождению, а по славе, маяков, на которых равнялись тысячи. Редкий счастливый сплав! Московских великанов немного. У них всегда хватает недоброжелателей. Но без великанов нам пришлось бы трудновато. Они объединяли страну, не считаясь с нелепыми географическими границами. Их не надо беречь: не будучи слабаками, они в чем-то подобном не нуждаются. Их нужно знать, читать, смотреть, учиться у них, спорить с ними.

«Мой сын, послушай мой рассказ», - так начиналась поэма классика советской литературы Сергея Владимировича Михалкова о Родине. Трудно воспринимать его строки в отрыве от личности одного из его сыновей - Никиты Михалкова. О Наталье Кончаловской, хранительнице традиций, которая воспитала в сыновьях любовь к русской старине, тоже можно рассказывать часами, перебирая легенды и были. Лучше всего перечитать ее поэму о Москве - «Наша древняя столица». В ней предвосхищено многое.

Род Михалковых - древний, известен с начала XV века. В эпоху, когда Россия преодолевала Смутное время, важную роль в политической жизни Московского царства играл Константин Иванович Михалков, пользовавшийся доверием царя Михаила Федоровича - первого из династии Романовых. И его отца - патриарха Филарета. Но всенародно известной - и здесь редкий случай для дворянских родов - древняя фамилия стала в ХХ веке.

Атаман из кино

Он забежал в советское кино совсем мальчишкой.

И ему достаточно было в одном из первых своих фильмов спеть в метро «А я иду, шагаю по Москве», чтобы навсегда остаться в исторической памяти советского народа. Почти все тогда подхватили песню в исполнении Никиты Михалкова, а десять, двадцать, тридцать, пятьдесят лет спустя вспоминали ее ностальгически… Ностальгия - вовсе не пустое дело. Не забудем, что две великие эпохи в истории человечества родились из тоски по античности, то есть, по сути, из ностальгии.

Сейчас тоже иногда появляются фильмы, изображающие поток жизни, но уж слишком фальшиво или расчетливо получается. А шестидесятые были благодатным временем для надежд и чистой бесконфликтности. Заряд счастья в картине Георгия Данелии такой силы, что и в наше время он не идет на убыль. Действует!

У нас не очень-то жалуют творческие династии. Всегда с сомнением относятся к талантливым (или бесталанным) детям знаменитостей. А тут у родителей-классиков - два сына-кинорежиссера, от которых так и веяло успехом. А если бы публика знала, что Никита Сергеевич - внук Петра Кончаловского и правнук Василия Сурикова - великих художников земли русской… Чтобы ему простили благополучное детство, Никите Михалкову в большой режиссуре просто необходимо было начинать с такого сильного хода, как «Свой среди чужих». На средний дебют он не имел права - затоптали бы. И к первой своей картине молодой режиссер шел долго.

В фильме появился совсем другой Михалков - не тот, что пел «Под снегом я фиалку отыщу». А точнее - атаман Брылов, бывший есаул и всегдашний мечтатель о красивой жизни. Романтик с большой дороги, который движением глаз останавливал поезда. Нет, не супермен: вокруг него действовали даже более волевые и опытные противники, и Брылов свой шанс на долгую счастливую жизнь потерял.

«Свой среди чужих, чужой среди своих» - быть может, слишком громоздкое название для фильма, на который Никита Михалков сделал серьезную ставку? По существу, была снята решающая, определяющая картина, о которой он мечтал много лет.

Но таков был дух наших семидесятых с их цветущей сложностью. Тогда любили странные названия фильмов. Страна воспринимала не только Аристотелеву логику, но и логику парадокса. Влюблялась не только в героев, но и в антигероев - таких, как персонаж Александра Кайдановского, бывший ротмистр Лемке. Аудитория готова была воспринимать усложненное, искусное кино с ювелирной огранкой.

А у Михалкова получился истерн с таким щегольским монтажом, что его поедали глазами и школьники, и вечные скептики - бывалые киногурманы. Знаю многих, кто способен покадрово пересказывать длинные эпизоды мудрого приключенческого фильма, в котором, как в наших сказках, бескорыстие оказывается сильнее, чем жадность и хитрость. Даже в перестрелке, в погонях… И герой, отдавший все силы в борьбе, стремится к тем, кого считал друзьями. Здесь тоже наша вечная ценность. И друзья, в которых он имел право усомниться, оказались все-таки настоящими.

Думаю (уж простите за вульгарный социологизм) такой фильм мог стать народным только в ту эпоху. В стране инженеров, а не супервайзеров. Управленцев, а не менеджеров. Офицеров, а не охранников. Они и подняли Михалкова на вершину. И налицо был заслуженный успех, после которого художнику разрешено многое.

С первого фильма, со «Своего среди чужих», с Михалковым мечтали работать. Он снимал картины очень разные - по жанру, по литературному материалу, по настроению. Но стиль сложился сразу. С ним связана и всегдашняя музыка Эдуарда Артемьева, и камера Павла Лебешева, и глаз Александра Адабашьяна - художника и соавтора некоторых михалковских сценариев. Не менее важные слагаемые команды - актеры, которым после съемок у Михалкова, как правило, не хотелось расставаться. Он превращал киногруппу в почти театральную труппу. Они погружались в тот мир, который потом появлялся на экране, вместе отдыхали, спорили, репетировали, играли в футбол. Так и получалось кино без швов. Кстати, актерская молва об особой атмосфере на михалковских съемках пошла задолго до того, как Никита Сергеевич стал большим начальником. Так рассказывали не по разнарядке и не ради прибавки к пенсиону. И каждый его фильм становился событием. И до сих пор так происходит.

Программной для Михалкова стала славянофильская трактовка «Обломова», которая в конце 1970-х выглядела вызывающе непривычной, неканоничной. Никакой сатиры (хотя в фильме, конечно, есть комические эпизоды). Тут ощущается прочтение глазами Александра Дружинина, Юрия Лощица. Будущее покажет, что для Михалкова здесь не случайное увлечение.

С не меньшей любовью он восстановил городской мир 1950-х в «Пяти вечерах» - экранизации не раз прогремевшей к тому времени пьесы Александра Володина.

Моя любимая сцена в картине - послевоенный ресторан (именно послевоенный, без всяких условностей) и неприкаянный герой, спрашивающий у выпивающих и закусывающих фронтовиков: «А вы помните песню - «…И кто-то в роще встрепенется // С восторгом чувств не для меня». Полузабытая к тому моменту великая русская песня. Ее полюбил и возродил Михалков. Но дело даже не в песне, в которой все «не для меня», а в том, как мечется по ресторану странный, загнанный герой Станислава Любшина, которому невозможно не сочувствовать, потому что в фильме нет ни грамма равнодушия. «Пять вечеров» - не пьеса на экране, а именно кино. Заменить его приемами другого искусства невозможно. «Лишь бы не было войны», - таким вздохом завершается последний вечер истории. Как легко было сфальшивить в тщательно воссозданной квартире 1950-х! Можно назвать десяток фильмов 1970-80-х годов о послевоенном времени, поглядев которые обязательно почувствуешь разницу. Но не стоит, и так все понятно.

Потом была «Неоконченная пьеса для механического пианино» - быть может, самый признанный фильм Михалкова, в которой он искусно перемешал молодого Антошу Чехонте с маститым Антоном Чеховым.

Получилась вольная вариация на чеховские темы, в которой сам Михалков сыграл героя, для автора очень важного. Он - как белка в колесе, которая мечтает переменить судьбу. Многое удается ему как сильному человеку. Но он чувствует предел своих возможностей, трагически переживает тщету, напрасность своих усилий - и остается белкой в колесе. Жизнь его разбита задолго до смерти. Тут и «Скучная история», и «Дядя Ваня». Не буквальное воплощение, а именно вариации. Картина нервная, неожиданная. Открытие.

А несколько лет спустя он очаровал страну - и, конечно, прежде всего женскую ее половину - в роли Паратова в рязановском «Жестоком романсе». Как бранила фильм критика! Воспевали старенький фильм Якова Протазанова - и вполне заслуженно, но не поняли ни жанра, ни обаяния версии 1984 года. А ведь Михалков так точно и размашисто интерпретировал партитуру Островского, что дальше некуда. И почти вся Россия стала его Ларисой Огудаловой. Сегодня «Жестокий романс» - классика. Как и песня Андрея Петрова на стихи Редьярда Киплинга в переводе Григория Кружкова. Ее уже не отделить от паратовской усмешки:  

И вдвоем по тропе - навстречу судьбе,
Hе гадая, в ад или в рай.
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край Земли, хоть за край…

Без мальчишества

Никита Михалков никогда не был партийным режиссером, не снимал фильмов, которые могли бы стать бомбами холодной войны. Нет, выпускать агитки - вовсе не постыдное дело - служить на идеологическом фронте, показывать молодежи преимущества воинской службы или воспевать самоотверженный труд наших разведчиков и журналистов-международников. Но Михалков ничем подобным не занимался. И, кстати, практически не имел отечественных наград в советское время.

Но на революционном пятом съезде кинематографистов, когда радикалы надеялись, что автор «Механического пианино» станет чуть ли не их вождем в борьбе с партийными Бондарчуками, Михалков показал, что устроен далеко не прямолинейно. Он брезгливо отказался участвовать в мальчишестве (и нашел ведь верное определение - самое мягкое из возможных). И его позиция сразу вызвала ненависть неистовых ревнителей перестройки, которые, кстати, получив штурвал в руки, так и не сдвинули с места киношную шхуну.

Нет ничего заразительнее оранжевого настроения в обществе. То, что Михалкову удалось избежать перестроечного помутнения, за которое многим, многим вскоре стало стыдно - дорогого стоит, как говаривал один степенный купец. Здесь был ключевой опыт. Позже Михалков вспоминал:

«Для меня само по себе было дикостью, когда бездарные, ничтожные неудачники, которые считали виновными в своих неудачах кого угодно, только не самих себя, наслаждаясь вседозволенностью и безнаказанностью, топтали мастеров старшего поколения. И в первую очередь Бондарчука. Я им сказал:

«Ребята, вы можете его не любить, каждый из вас лично может не признавать его, но от того факта, что он вошел в историю мирового кино, никуда не деться, не говоря уже об истории родного кинематографа. Кого вы наказываете, не избирая делегатом Всесоюзного съезда кинематографистов Бондарчука?!»

Когда все были опьянены ниспровергательскими потугами перестройки, он снимал новую фантазию на чеховские темы, думал о Грибоедове, о бунинском «Солнечном ударе», о гайдаровской «Голубой чашке».

А потом он заговорил о патриотизме, о Родине, в то время, когда в русском языке не было менее модных слов. И не на митинге, а в телевизионной беседе с лощеным Урмасом Оттом, который как раз тихонько проталкивал систему ценностей, в которой таким словам места не было.

Император смутного времени

В 1991 году отец и сын на несколько дней оказались по разные стороны баррикад. Но сын оценил действия отца, поддержавшего ГКЧП, словом «поступок». Так тогда не принято было рассуждать. А Михалков и в позднейшие времена, несмотря на груз должностей и званий, был свободен в словах и поступках. Он понимал, что даже в годы великих перемен в такой стране, как Россия, должны уживаться, например, Анатолий Собчак и Александр Проханов. Борис Ельцин и Сергей Михалков. Администрация Ельцина, кстати, проявила тогда мелочную злопамятность - и автор «Дяди Степы» в те годы не получил ни одной государственной награды. Но, наверное, к лучшему: Сергея Михалкова чествовали только те правители нашей страны, которых он уважал, - от Сталина до Путина. Отношение Никиты Сергеевича к Борису Николаевичу сложнее: он не принимал побоище 1993 года, но искал и находил надежду на выздоровление даже в той смутной эпохе. И в «Сибирском цирюльнике» (при всей трагичности любовной истории) попытался показать модель настоящей России.

В середине девяностых иногда казалось, что он один на Руси Бесприютной умеет работать, побеждать, без нытья и уголовщины. Нет, у нас и тогда случались спортивные виктории - даже почаще, чем ныне. Но - каждый выпуск новостей начинался с неизменного: «Крушение… Пожар… Взяты в заложники… Выкуплены заложники… Взорван в подъезде…» И у телеведущих, которые считались лицами страны, непредставительно топорщились уши. Так торчали, что трудно было отмахнуться от вселенского пессимизма, от ощущения, что мы живем в стране дураков, в стране, обреченной на что-то дурное. И, казалось, бардаку не будет конца.

Но когда Михалков поднял над головой Оскара (хотя что нам до заокеанской награды) - он сразу стал символом честного русского успеха, который посильнее американской мечты. И фильм - «Утомленные солнцем» - действительно вышел отменный. И - что редко бывает в последние десятилетия - он не был натужно слеплен для кинофестивалей и призов. И Михалков излучал энергию, был обаятелен, победителен и пытлив, что внушало зависть и надежду.

Политические авгуры уже называли его будущим президентом России. И, казалось, он одним движением руки сметет всех конкурентов - примерно как атаман Брылов останавливал поезда. Особенно - после того как в «Сибирском цирюльнике» Никита Сергеевич эффектно выехал на Соборную площадь в образе императора Александра III. Готовый правитель России! Может быть, даже иностранное слово «президент» он бы упразднил.

Да так бы оно, возможно, и получилось, если бы художник все-таки не победил в нем политика. Несмотря на вполне естественное честолюбие. Иногда он участвовал в модных телевизионных политических дуэлях. И, надо сказать, не всегда их выигрывал, потому что не подстраивался под народное мнение, да и вообще относился к политике как к игре. Ведь Никита Сергеевич Михалков - еще и большой шутник, частенько он мыслит и говорит парадоксами - в истинно нашенском, русском стиле. Мне кажется, больше всего он ценит сочетание таланта и простодушия, лукавства и чистоты. Такое бывает!

Другое дело - разговоры о кино или о живописи. Здесь Михалкова поднимает над нами честь художника, профессионала. Здесь он серьезен, раздумчив. Телевизионный цикл Михалкова о русской живописи «Сентиментальное путешествие на мою Родину» - уже тоже классика жанра.

А в политической жизни он избрал амплуа вольного стрелка. Бесогона. Внимательного зрителя и читателя всего интересного. Ерника, спорщика, возмутителя спокойствия. Иногда он спорит сам с собой. Но, представьте, не выполняет ничей высокий заказ. В наш лицемерно-политкорректный век такой образ просто необходим. Его запрещают, а он смеется.

Наверное, без Михалкова нам не хватало бы просвещенного консерватизма. Именно просвещенного - радикалов-то у нас полна коробушка. И не сектантского, а рассчитанного на широкий резонанс, на понимание миллионов людей с разными оттенками мировоззрения. Не скажу, что консервативная идеология сегодня расцветает, но, безусловно, оказывает влияние на политику России.

Он много писал и говорил о столыпинском пути развития страны, первым обратил внимание на важность политического опыта Александра III. Всегда защищал и защищает нашу Победу 1945 года, когда салюты расцвечивали небо под гимн, созданный его отцом. «Сплотила навеки великая Русь», - Никита Михалков не предал суть слов своего отца. Выпуски «Бесогона», в которых он фехтует с теми, кто пытается не только принизить, но и очернить подвиг советского солдата, - возможно, лучшее, что дала наша публицистика в последние годы.

А остальное мы увидим в новых фильмах. С днем рождения, Никита Сергеевич!