Два крыла национальной катастрофы

Рассуждения литератора Дмитрия Ольшанского.

1.

У нас есть две политические веры.

Две веры, война между которыми и составляет всю нашу общественную дискуссию многие годы. И мы знаем их уже наизусть.

Их обязательную, тусклую речь можно воспроизводить километрами, но я напомню о ней только короткой импровизацией.

Вот одна из них.

Сегодня важно помнить о том, что мы вышли на улицу, потому что нам нечем дышать. Бесконечное насилие, из которого состоит Россия, заставляет нас забывать о том, что такое свобода и как чувствует себя человек и гражданин, у которого есть право выбора. Но агрессия и ресентимент, имперский шовинизм и отрицательный отбор не смогут нас запугать. Ведь мы вместе - и поэтому мы сильнее.

А вот другая.

Мы понимаем, что вас настраивают, покупают вас из иностранных центров, чтобы вы плевали в ту страну, которая вас родила, воспитала. Чтобы вы памятники Ленину сносили. Не дадим! Аллен Даллес еще говорил, что главное - уничтожить наши ценности. Наши отцы и деды возродили тысячелетнюю духовную цивилизацию, создали наш уникальный генетический код. Уезжайте к своим хозяевам в Фашингтон!

Две веры смотрят друг на друга с ненавистью и отвращением - и, если б нынешнее правление не было долгим и крепким, хитрым и двойственным, кто знает, может быть, они обе уже набросились бы на другую сторону, а дальше грустно и непредсказуемо.

Но откуда они взялись, как устроены и почему мы должны иметь дело именно с ними, а третьего пути нам так и не дано - интересный вопрос.

Попробуем разобраться.

2.

Путаная, малограмотная и в высшей степени обиженная вера имени Аллена Даллеса сложилась как своего рода компост - из нескольких перегнивающих исторических слоев.

Самый глубокий из них - коллективное бессознательное воспоминание о большой и страшной модернизации 1910-1950-х годов, когда русская крестьянская культура с невероятной скоростью преобразилась в военно-индустриальную советскую культуру. Когда изба в жизни буквально одного поколения превратилась в казарму, завод и барак, райком и пятиэтажку. И здесь хорошее, ценное воспоминание - и никакие аргументы нудных очкариков насчет того, что преображение стоило миллионов жизней и уничтожения имущества и красоты масштабом в несколько Флоренций и Венеций, а еще - что все то же самое можно было бы организовать куда как гуманнее и умнее, устроили же в любой Португалии или Аргентине образование и электричество без гигантской мясорубки, обошлись как-то, - все они не работают.

Они не работают, поскольку воспоминания о великом превращении идут, как правило, от победителей, а не от проигравших. Кого загнали в тайгу без лекарств и одежды, кого расстреляли, кто просто умер от голода, раз уж родине нужно еще сто танков, - те намного реже оставляли после себя как саму память, так и тех, кому потом вспоминать.

Они не работают, поскольку цена человеческой жизни в семьях, где было 12 детей и пятеро не выживали, не была слишком высокой, а когда она, наконец, поднялась, что случилось уже ближе к салату оливье и Алле Пугачевой, и тут уже не происходило ничего ужасного.

А еще они не работают, поскольку есть и другие слои компоста, - и они действуют на психику намного сильнее.

Этажом выше, над трагическим - но теперь понимаемым как успешный - опытом урбанизации, - находится сентиментальный мир позднесоветского маразма.

Может быть - сказал бы адепт горькой легенды об Аллене Даллесе, если бы мог рассуждать спокойно, - может быть, бабушки с дедушками и натерпелись страху, мерзли и голодали в колхозах, на стройках и в окопах, но мы-то с родителями при салате оливье и Юрии Гагарине жили мирно и счастливо.

И он прав. На таком уровне переживание советского у верующего в генетический код и Фашингтон состоит уже не из вытеснения людоедства и варварства во имя великой цели - чтобы лампочка зажглась, мы перебьем всех буржуев, - а из детских и молодежных умильных картинок, вполне безобидных и частично очищенных цензурой времени и старения, а частично - защищенных от смысловой эрозии глубоким невежеством. Детские книжки про хорошего Ленина и хорошего Дзержинского, в первый раз в первый класс, как повяжешь галстук, береги его, он ведь с красным знаменем цвета одного, мороженое по субботам и автоматы с газировкой; весь тот мир, в котором на самом деле отправляли в Мордовию за распространение Библии, великие ученые не имели возможности выехать даже в Польшу без унизительных проверок - и не всегда благополучных, а приличные сапоги или фирменные джинсы представлялись объектом священного вожделения, - весь тот мир воспринимается теперь немолодым и простодушным обывателем как сказка.

Да ведь здесь не сказка, а ведро живых вшей! - хочется возмутиться, цитируя писателя-реалиста Владимира Сорокина. Но надо потерпеть. Здесь еще не все источники и составные части веры имени Аллена Даллеса.

Третий слой - драма 1980-1990-х годов.

В отличие от кошмаров красного и большого террора, двойного грандиозного ограбления 1918-го и 1929 годов, раскулачивания и прочих забытых прелестей большевизма - значительно меньшие масштабом и все равно очень печальные картины разрушения уже советского строя, с переходом его в банановый, переживались уже не какими-то далекими предками нынешних обывателей и уж тем более не героями многотомных мемуаров, а - ими самими и их непосредственным окружением.

И если жертв прищурившегося Ильича, железного Феликса или покуривающего трубочку Виссарионыча им не жалко - все они, те жертвы, плюс-минус один Аллен Даллес, масоны-Ротшильды, - то людей, которые четверть века назад потеряли работу, сбережения и всякую ориентацию в пространстве и были вынуждены барыжить пуховиками, - как раз очень жалко, ведь они мы сами. Отсюда и следует мысль, что если в конце XX века с нами поступили дурно, то значит где-то в советской древности было лучше, было иначе, - тогда как на самом деле советская древность еще труднее, еще страшнее послесоветского разорения. Но само чувство унижения, потерянности и какой-то исторической брошенности, возникшее на руинах коммунизма, - пожалуй, единственный из столпов в фундаменте вере, к которому нет претензий. Он - подлинный, а не вкопанный на скорую руку. Он стоит на своем месте.

И, наконец, венчает картину огромного символического перегноя машина ностальгической пропаганды, которая была запущена в середине 1990-х «Старыми песнями о главном», да так и едет. Государство нескончаемо спекулирует мифологией советской жизни - и мифологией самого себя как продолжателя СССР, что очень спорно и сомнительно, но люди верят, потому что хотят верить. Ведь легенда о великой стране, которая жила бы себе и жила, да только погубили ее предатели и американцы, происходит из области одновременно узнаваемого, близкого, но в то же время и отступившего на безопасное расстояние. Советская ностальгия - вот то самое прошлое, которое не настолько далеко, чтобы быть трудноразличимым, но и не рядом, когда видна каждая морщинка, каждый изъян.

Советская ностальгия - как первая любовь. Когда любовь происходила в реальности, влюбленный страдал и вздыхал, но если прошло 30 лет, то вздохи исчезли, зато осталась сладкая улыбка при мысли о юных годах: ах, пионерский галстук, ах, мороженое.

Ну и какие могут быть разговоры о сапогах, лагерях и расстрелах?

Отстаньте, зануды.

3.

Противоположная вера - та, которая про свободу, имперскую агрессию и нечем дышать, - тоже складывалась из нескольких исторических слоев. Но есть и различие: если мир аллена даллеса - небрежно набросанная помойка, где перемешано великое множество шматков и огрызков культуры, от космических полетов до романа «Вечный зов», от теорий Льва Гумилева до конспирологии про банкиров, - то на другой стороне прошлое уложено аккуратно и любовно, как старые журналы на дачном чердаке.

Самый старший пласт из создавших противоположную веру - большое поколенческое путешествие жителей окраин прежней России, которые после 1917 года двинулись из Гомеля, Житомира или Закавказья в столицы, чтобы стать там мотором новой власти, ее партийной, военной, спецслужбистской или умственной элитой. Но если аллены даллесы выходили из деревни, то есть из бесписьменного и даже по тем временам очень архаичного мира, то будущие свободовцы происходили из более зажиточных и грамотных семей разного рода торговцев и низовых буржуа - и они успели первыми зайти в советскую дверь и сесть на самое удобное место. То было холодное и жестокое поколение - и ему, прошедшему сквозь Гражданскую войну и вытеснение бывших людей, и в голову бы не пришло вещать про нехватку воздуха и борьбу с агрессией. Они сами и были агрессия, они и раздавали дозволенный воздух своими декретами и мандатами, а кто задыхался - тот отстал от паровоза классовой борьбы.

Поколение их детей утратило коммунистическую религию. Дело было в травмах репрессий, когда первопоселенцы большевизма - в числе прочих, конечно, - были легко побеждены и стерты теми простонародными выдвиженцами, которых они 20 лет толкали вперед как Швондер Шарикова. Советская власть в середине века - как общее дело - перешла от национальных меньшинств в руки стремительно мутирующей и мигрирующей части крестьянства, ушедшего из села. И, значит, дети отставленных - уже заведомо отлученные от высоких должностей, но зато получившие приличное образование и не имевшие нужды воевать, умирать, убивать, - почувствовали себя чужими на том специфическом пиру, который совсем недавно устроили их отцы.

Результатом отчуждения стало изживание неактуального уже коммунизма либерализмом, и отсюда - всем известная кухонно-диссидентская культура, тихий протест, книжка-скрипка, а позже - и эмиграция с перспективой дальнейшего участия в судьбе американской или израильской нации. К концу 1980-х, впрочем, у тех, кто остался здесь, возникло ощущение, что русская история еще раз приглашает кочевое интеллигентское сословие действовать. Но события 30-летней давности оказались скорее пародией на ту революцию, что была 100 лет назад, а то общественное влияние, которое, казалось бы, получили жрецы теперь уже не классовой борьбы, а свободы, - сошло на нет куда быстрее, чем в прошлый раз, но зато и не столь кровавой ценой. Большой народ - в той его части, что занимается государственной службой, - за каких-то десять лет вполне освоился на всемирном рынке, после чего отказался от помощи политруков, снова вынужденных отступать то ли на кухню, то ли в эмиграцию.

Впрочем, теперь, в XXI веке, - помимо сообщества уехавших и сообщества кухонно недовольных - та же вера соединяет еще и граждан новых государств, созданных большевиками из отторгнутых провинций России. Здесь новая коалиция: московская кухня, окраины СССР и дальний Брайтон-Бич - хоть и плохо видна на картах, но зато громко звучит в социальных сетях, так громко, что не знаешь уже, куда от нее деться.

Чего хотят они? Чтобы России не было. Нет, чтобы она была, но под их руководством. Нет, чтобы она уменьшилась, покаялась и разоружилась, а они бы отпраздновали ее крах на телеканалах и в кабинетах. Главное тут - сама моральная победа над ненавистным конкурентом, нашим алленом даллесом, и его, конкурента, долгожданное унижение и ничтожество, реванш за двойное поражение в прошлом веке, а уж как именно - да как получится, так и хорошо.

А если нищета, хаос, война, кровь, распад?

Ну, бывает. Зато исчезнет - вот их любимое слово - ресентимент.

4.

Две политические веры - словно бы вечно декламирующих про свободу и вечно марширующих за Сталина - тесно связаны с двумя очень непохожими грехами.

Они определяют и создают два мира.

В случае с декламирующими имеется в виду гордыня.

Дух какого-то невыносимого высокомерия и лицемерия, театрального снобизма, наигранного пафоса - для своих, но и внезапного бесчувствия, когда заходит речь о проблемах тех, кого мы не любим и с кем мы не дружим. Дух торжествующего фарисейства.

В случае с марширующими - жлобство, хоть богословие соответствующего термина и не знает.

Дух унылой и примитивной грубости, демонстративного невежества и постоянной игры на понижение, когда любые явления цивилизации и культуры - по определению подозрительны, а жизнь нарочно должна быть скверной и жестокой, поскольку так проще командовать - и, значит, надо терпеть.

И здесь хочется поспорить. Хочется сказать: позвольте, но высокомерие, какое бы ни было дурное, но все-таки лучше, чем варварство. Оно не убьет, тогда как варварство - запросто.

О, если бы было так.

К сожалению, когда на одной стороне - типично советское пренебрежение к человеку, чугунная лапа государства, на другой - не просто снобизм, но и - выдаваемое кому попало благословение, пока вовремя закрыты глаза, делать с ненужной Россией что угодно.

Иными словами, интеллигент, в отличие от простеца в форме и без, не убивает, но он с удовольствием откроет дверь тем, кто убьет, - чужому варвару и чужому простецу, а то и целому чужому государству, лапы которого тоже тяжело бьют.

Так что еще большой вопрос, что опаснее: местное невежество - или культура, но безнадежно развернутая к внешнему интересу.

5.

Но почему мы обречены на бесконечное выяснение отношений между верами? Почему мы годами - нет, десятилетиями, - так и обсуждаем, что лучше: Ленины, Феликсы и Джугашвили - или националисты соседних и враждебных наций, падение государства, резня и насильственное внедрение нелепых импортных мод.

Больше того, если вспомнить о том, что нынешний простонародный советизм родился из большевизма, а большевизм, в свою очередь, - тоже падение государства, терроризм, господство враждебных наций и насильственное внедрение нелепых импортных мод, то есть коммунистические Феликсы и Джугашвили из прошлого - противостоят в нашем общественном настоящем уже либеральным Феликсам и Джугашвили, - тут, знаете ли, уже дурная бесконечность.

Дело в том, что в первой половине XX века в России произошла национальная катастрофа.

Здесь были не просто захват власти, ограбление людей или репрессии против несогласных.

Случилось уничтожение всего русского городского общества. Были убиты, изгнаны из страны или отодвинуты на дальнюю обочину жизни все те, кто составлял еще не до конца оформленную, но все же созданную после Великих реформ императора Александра русскую нацию. Ту, которая счастливым образом могла совмещать образование, государственную карьеру, финансовое благополучие, военную смелость, прогресс и патриотическое чувство - в пространстве одной среды, одних семей, одного мира.

Исчезли как массовый тип люди одновременно и культурные, и - свои для наших берез и осин. Русские - и цивилизованные. Богатые - и воспитанные. Любящие родину, но - вместе с просвещением, а не против него.

Так развивалась и расширялась тогдашняя нация, но, увы, погибла, не выдержав Первой мировой войны и напора тех, кого она не успела воспитать и к себе присоединить.

Ее гибель - и вывела на сцену двух выгодополучателей смерти русского общества, тогда еще не поругавшихся друг с другом. Бывших крестьян, ставших советскими обывателями, - и бывших инородцев, ставших советскими интеллигентами. Религию мороженого и ракеты - против религии Америки и свободы. Плохого Аллена Даллеса-разрушителя - против хорошего Аллена Даллеса-трансгендера. Сапог и скрипку. Как давно они ссорятся. И как мы устали от ссоры.

Но есть ли равенство в финальной морали, которую следует сочинить для надоевшей исторической пары? Чума, мол, на ваши оба.

Нет, его нет.

Потому что так называемые советско-российские люди, которые и слова «русский»-то выговорить толком не могут, - они хоть и невежественные, и запутавшиеся в эпохах и символах, и забывшие свою историю глубже 1918 года, но все-таки родные России.

Они те люди, которым здесь жить и которым предстоит - в процессе освоения разных благ и удобств, приличий и знаний - выяснить, что есть сочувствие к человеку, ощутить гнусность коммунистической мясорубки и, воссоздав нацию, научиться управлять государством не так топорно и глупо, как они до сих пор делали. У них, дай-то Бог, все впереди - именно здесь, с теми самыми, повторюсь, березами и осинами. Да и сапоги они уже сняли. Им просто пока не достает вкуса, чтобы выбрать себе что-то изящное, но и удобное вместо них.

Ну а их визави - граждане мира. Туда, во внешний мир, они окончательно и уйдут. Они прочитали все правильные книги, они отлично знают, что говорить - и кому, и не путаются в конспирологии, вышедшей замуж за генетический код. Они могут хоть на площадь с плакатом, хоть в аудиторию с лекцией, и про физику, и на скрипке. Но любовь ко всему местному, здешнему, пусть и корявому, и до такой степени несовершенному, и все-таки русскому, - то, чего у них нет, их отечество - все человечество.

Попрощаемся с ними - и будем терпеливо рассказывать тем, кто останется, что не во всем виноваты Даллес и Фашингтон.