До и после Навального. Как обращаются с политзаключенными в российских тюрьмах

Любопытный факт: никаких политзаключенных ни в России, ни в мире де-юре не существует. То есть они были, но давно. Когда-то и внутреннее право многих стран, и международное право допускали преследование граждан по политическим мотивам. Но при создании ООН в 1945 году была принята Всеобщая декларация прав человека, и преследование за политические (или иные - скажем, религиозные) убеждения стало противоречить международному праву.

Что, конечно, никак не мешает властям разных стран преследовать, в том числе по уголовным статьям, политических оппонентов и просто неугодных. Налицо очень удобная для власти любой страны позиция. Всегда можно сказать: что? Какие политзаключенные? В нашей демократической стране не преследуют за мнение. В нашем Уголовном Кодексе нет политических статей. А за что сидят конкретные люди? Так почитайте их приговор. Суд признал одних виновными в мошенничестве, других - в хулиганстве, а третьих - в нарушении санитарных норм. Они обычные преступники, здесь нет политики.

В России до 2014 года так и было. Но в Уголовном Кодексе РФ появилась одна (пока) чисто политическая статья - 212.1 «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования», так называемая дадинская статья - по имени первого осужденного по ней Ильдара Дадина.

Конституционный суд признал ее соответствующей Конституции, но с оговорками, которые могли сильно ограничить применение 212.1-й. Тем не менее суды переварили ограничения и нашли, как их обходить, так что возбужденных по новой статье уголовных дел, как и осужденных, становится больше.

Осужденные по 212.1-й сразу же признаются правозащитными организациями политическими заключенными. Однако реальные сроки лишения свободы получили только два человека: Ильдар Дадин и Константин Котов. Московский муниципальный депутат Юлия Галямина тоже была осуждена по 212.1-й, но получила условный срок, что, однако, позволило снять с нее депутатские полномочия.

Самая авторитетная российская правозащитная организация «Мемориал» (внесена в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента) признает политзаключенными 349 человек.

Из них 288 лишены свободы из-за реализации права на свободу вероисповедания или религиозной принадлежности, а 61 - по другим политическим мотивам. В список включили имена журналистов, участников протестных акций, свидетелей Иеговы («Свидетели Иеговы» - запрещенная в России экстремистская организация), мусульман, обвиняемых в членстве в запрещенной в России организации «Хизб ут-Тахрир», и других.

Процесс включения той или иной фамилии в список политзаключенных бывает сложным, специалисты изучают обвинение и материалы дела, и зачастую включение человека в список политзаключенных вызывает споры.

Ничего не зная о конкретном процессе, преследуемые или осужденные граждане, а уж тем более их родственники склонны безо всяких на то оснований объявить свое дело политически мотивированным, а заключенного - политическим.

Причины так поступать могут быть самыми разными. Например, недавно политзаключенным фактически объявил себя арестованный бывший сенатор Борис Шпигель, обвиняемый в даче взяток бывшему губернатору Пензенской области Ивану Белозерцеву. Свое уголовное дело он назвал политическим. Совершенно очевидно, что Шпигель имел в виду «Арестован в результате интриг», а не из-за того, что он в борьбе отстаивал свои убеждения, отличные от убеждений президента Владимира Путина.

Подобные высказывания не редкость. Объявлять себя политическими обычно склонны те заключенные, которые считают свое дело несправедливым, свое преследование - незаконным и знают, например, мотивы и возможности заказчиков. Однако незаконное преследование и политическое преследование - разные вещи. Будем придерживаться классического определения понятия «политзаключенный» и попробуем разобраться, что происходит в колонии или в СИЗО, когда туда попадает политический.

Политзаключенные и криминал

Отношение к политическим со стороны других осужденных в последние сто лет менялось. Если говорить о сталинских временах, то два мира - криминальный и политический - старались не пересекаться, но если не удавалось, то прямых столкновений избегали. Исключение составляли случаи, когда блатные получали прямое указание от начальства прессовать политических - избить или любым другим образом сделать их существование в лагере невыносимым. Ну и, конечно, истории столкновений - таких, как в знаменитом фильме «Холодное лето 53-го», - не были редкостью. Но они все же не совсем про лагерь.

В более поздние времена, при Леониде Брежневе, например, и при раннем Михаиле Горбачеве, к политзаключенным проявляли больше уважения - на всякий случай. Ведь их могли в любой момент обменять, как Владимира Буковского на Луиса Корвалана, или за них годами боролись западные политики и активисты - как в случае с Натаном Щаранским. Поэтому их берегли, но особые условия не создавали, о чем можно почитать у Владимира Буковского («И возвращается ветер»).

Всех советских политзаключенных выпустил на свободу Михаил Горбачев - так на него повлияла гибель в тюрьме известного диссидента и писателя Анатолия Марченко в конце 1986 года. Его смерть была вызвана длительной голодовкой с единственным требованием - свободы политзаключенным.

При Борисе Ельцине были посажены некоторые члены ГКЧП, потом случились события октября 1993 года, и понеслось. Но сроки были относительно небольшими, а аресты не массовыми, вполне можно говорить о тюрьме как о способе борьбы элит. В целом о новом появлении тюремной прослойки политзаключенных можно говорить с начала 2000-х.

Кстати, в тюрьмах и лагерях стран бывшего СССР очень долго жили традиции именно позднего СССР. Например, в Азербайджане в 1996 году на растерзание блатным были брошены политические, которых звали погонниками (арестованные по политическим мотивам армейские офицеры). Криминальные авторитеты тогда собрали большое межтюремное совещание (коммуникация в преступном сообществе налажена очень хорошо).

Было принято решение, что политических они трогать не будут. А политические не должны вмешиваться в вопросы, решаемые уголовниками, и жить они должны по правилам мужиков (то есть обычных заключенных, не стремящихся поддерживать криминальный образ жизни, но и не сотрудничающих с администрацией).

Идеальный, очень удобный для всех (и для администрации, и для уголовников) политический - тот, кто воюет с судебными решениями, пишет воззвания к Совету Европы и ООН, а в тюремную жизнь не вмешивается. Он всех устраивает. Но если пойдут жалобы на порядки в зоне, то начнут приезжать проверки - и вот тогда отношение с нейтрального может смениться на очень плохое. Проверки не нужны ни администрации, ни блатным.

Из жизни пиратов

Очень интересный опыт у бывшего политзаключенного Ивана Белоусова. Иван был арестован в 2008 году, его обвиняли в организации взрыва фонарного столба на Манежной площади (без жертв). На момент ареста Белоусову было 20 лет, и он искал себя в политическом активизме: тусовался и с русскими националистами, и с антифа, и с нацболами Эдуарда Лимонова, а поэтому находился, что называется, под наблюдением. Его уголовное дело было сшито крайне неаккуратно, и приговор дважды отменялся Верховным судом - редчайший случай.

Однако его упорно раз за разом снова обвиняли и возвращали в тюрьму: следователям не хотелось признавать, что некто взорвал столб рядом с Кремлем, а они взяли не того. А того, кого надо, не нашли. Случай Белоусова удобен для изучения темы взаимоотношения политических и блатных, поскольку из-за постоянных пересмотров дела Иван сидел в нескольких СИЗО и в разных зонах, где были разные порядки. Отсидел он в итоге шесть лет и успел встретить в СИЗО и лагерях других политических, которых сильно прибавилось после протестов 2011-2012 годов.

Иван Белоусов говорит, что первые несколько лет он не понимал, что его дело политическое. И в связи с возрастом, и в связи с тем, что ему изначально вменялись хулиганство и хранение оружия. Но следователям из ФСБ были нужны его признательные показания, которых он так и не дал, поэтому они давили на него чаще всего так: другим осужденным сообщали, что он скинхед (что совсем не так), а скинхедов в тюрьме очень не любят. И старались посадить его в одну камеру с кавказцами.

Однако все быстро разъяснялось, и его не трогали. Сам Белоусов так описывает процесс разъяснения: «Надо прокачивать ментовской наговор», то есть в открытом и прямом разговоре выяснить, откуда поступила негативная информация, и указать на неправедность источника. Иван в обычной жизни не употребляет тюремный язык, но терминология используется именно такая, сохраним ее для точности. Собственно, сокамерники, обнаружив интерес к Ивану со стороны спецслужб, и пришли к выводу, что дело Белоусова политически мотивированное. Потом тот же факт был признан многими правозащитниками.

Неприятности у Ивана Белоусова начались, когда его перевели из Бутырки в изолятор ФСБ «Лефортово». Там его стали переводить из камеры в камеру, причем сокамерниками всегда оказывались взрослые мужчины, и им сообщалось, что Иван - скинхед. Как позже выяснилось, все его сокамерники сотрудничали со следствием и ФСБ. Но неприятности там исчерпывались трудностями в коммуникации и, можно, наверное, сказать, атмосферой ненависти и непонимания. 

На первой зоне (исправительная колония-двойка в Туле) сразу по прибытии Ивана Белоусова вызвали в блаткомитет. Блаткомитет - неформальный орган управления зоной и общаком (казной), во главе блаткомитета стоит положенец, он же смотрящий за зоной - то есть самый сильный криминальный авторитет. Тогда смотрящим был осужденный с никнеймом Сергей Туляк. Иван Белоусов рассказал собранию о своем уголовном деле и получил резюме от Туляка: «Выбирай себе здесь дорогу и живи». Примерно то же самое решили азербайджанские криминальные авторитеты в 1996 году, когда к ним бросили погонников.

На другой зоне (исправительная колония-девятка, Краснодарский край) у Ивана Белоусова возникли проблемы. Смотрящим за зоной был осужденный Коля Пират - как говорит Иван, «идейный положенец, с малолетки начинал» (то есть хорошо знает правила и уложения криминального мира и поддерживает воровские традиции). Коля Пират вызвал к себе Ивана и посадил за свой стол, где были, например, спиртное и прочие запрещенные вещи. Высокие стороны выразили друг другу уважение, а потом подошли к главному.

Коля Пират был весьма недоволен тем, что зону наводнили оперативные сотрудники ФСБ и МВД, и они приезжали именно по делу Ивана Белоусова. Их внезапный интерес вызвало то обстоятельство, что Верховный суд отменил приговор Ивана и вернул уголовное дело на новое рассмотрение, и оперативникам нужна была новая информация. Они получали ее, в том числе, из жестких допросов других осужденных и, вероятно, проводили вербовку, пользуясь крайне неприятными методами - например, угрожая возбуждением нового дела или отказом в условно-досрочном освобождении.

Иван Белоусов рассказал Коле Пирату, с чем связан так беспокоящий положенца наплыв силовиков и что они перестанут беспокоить зону, когда Ивана этапируют в Москву. По некотором размышлении Коля Пират вынес свой вердикт: «Живи». Встреча прошла в теплой дружественной обстановке.

Иван встречал и других политзаключенных. В Туле сидели осужденные лимоновцы, сидели ровно, говорит Иван. В краснодарской зоне - экологи, у них тоже не было больших проблем. Относились к ним с интересом. Самое главное для Белоусова было развеять слух о себе как о радикале. «Если ты скинхед, ты не сможешь с порядочной мастью жить», - утверждает Иван Белоусов. Выражение про порядочную масть означает, что радикал будет отделен от основной массы арестантов и помещен в низшую касту тюремной иерархии.

Были ли у Белоусова стычки с блатными? Да, были, но не по политике. Всех имеющих московский говор вызывали на бубнилово - вербовали на работу в тюремные колл-центры. Отказ не вызвал негативной реакции, скорее здесь было легкое разочарование.

Похожие неприятности возникали у фигуранта болотного дела Андрея Барабанова в московской Бутырке. Они не были связаны с политикой, произошел обычный в тюрьме конфликт, когда криминалитет пытается каким-то образом получить с родственников заключенных деньги.

Признание политических

Иван Белоусов вспоминает одного из сотрудников Бутырского СИЗО (теперь он на пенсии), который по собственной инициативе (и когда был один) тепло относился к политическим и сочувственно говорил болотникам: «Когда вас миллион на улицы выйдет, мы тоже с вами выйдем, а пока никак».

Рассказ Белоусова относится к периоду 2013-2014-х. Мария Эйсмонт - адвокат, которую можно назвать политическим адвокатом, она была защитником, например, в уголовном деле московского активиста Константина Котова (освободился из исправительной колонии-двойке в Покрове в декабре 2020 года) и коломенского активиста Вячеслава Егорова (дело не закрыто) - говорит, что к политическим тюремное начальство и сотрудники относятся с опаской и вниманием, но все зависит в основном от личных качеств осужденного.

Мария Эйсмонт сказала, что, насколько она знает, к сидящим за религию у осужденных и у администрации нормальное отношение. К историку Юрию Дмитриеву тоже отношение ровное, его нехорошая статья, по которой ему вынесен приговор, не воспринимается ни осужденными, ни администрацией как реальное преступное деяние.

Вообще, по словам Эйсмонт, некоторые уголовные статьи - например, оправдание терроризма, по которой могут сидеть политические, - не относятся к неуважаемым статьям. В число неуважаемых входят, скажем, изнасилование или педофилия. Конечное решение примет, скорее всего, блаткомитет. Но ситуация в разных зонах может быть разная. Яркий пример - знаменитая исправительная колония-двойка в Покрове, где сидел Константин Котов, а ныне сидит оппозиционер Алексей Навальный. «Там нет и не может быть блаткомитета. По колонии в Покрове нельзя судить о других колониях, она - особый случай», - пояснила Эйсмонт.

Адвокат вспоминает удивительный эпизод, который произошел именно в двойке Покрова. Она записалась на прием к руководству зоны, на встрече присутствовали начальник исправительной колонии и его заместитель. Адвокат сразу сказала, что не собирается просить никаких особых условий для своего подзащитного Константина Котова, однако хотела бы понять, что происходит с корреспонденцией Котова (с ней было много разных проблем), а также хотела бы узнать о возможностях получать образование.

Заместитель начальника ответил адвокату Эйсмонт:

- Нет. Котов не будет учиться и не будет писать письма.

- Но почему?

- Потому что он политический.

- Спасибо, что признали правду.

Здесь действительно любопытный факт: в уголовно-процессуальном смысле в России нет политических заключенных. Но все знают, что они есть. И положение стремительно меняется в связи с осуждением оппозиционера Алексея Навального. Если говорить языком международных протоколов, то до последнего времени ситуация с политзаключенными вызывала некоторую озабоченность, причем далеко не каждый раз. Теперь же она вызывает серьезную озабоченность, и гораздо чаще.

Ситуация в российской тюрьме, особенно все, что связано с тюремной медициной и другими важными правами, стала интересовать буквально всех, и российским правозащитникам стало легче объяснять реальные проблемы, связанные с правами осужденных. Возможно, повышенный интерес приведет в конце концов к переменам в российской пенитенциарной системе, которая давно нуждается в реформировании.

Российские наблюдатели, особенно негативно настроенные по отношению лично к берлинскому пациенту, считают, что его защита добивается того, что можно с некоторой натяжкой назвать преференциями: скажем, требование допустить к нему отдельного гражданского врача. Все понимают, что к обычным заключенным аналогичное требование не относится.  Однако до следующего логического вывода - медицина должна быть доступна для всех, а не только для статусных политзаключенных, - тут рукой подать.

Другой важный аспект связан с безопасностью Алексея Навального. Главной и очевидной опасностью было то, что у Навального могли бы возникнуть проблемы с блаткомитетом любой зоны - кроме исправительной колонии-двойки Покрова. Там блаткомитета действительно нет. Значит, прочие проблемы окажутся связаны исключительно со взаимоотношениями с администрацией, которая, в свою очередь, жестко завязана на ФСБ: уж такое у Алексея Навального дело. Плюс ко всему, разумеется, его контролирует руководство всей Федеральной службы исполнения наказаний, а его составляют выходцы именно из ФСБ.

В любом случае взаимоотношения российских политзаключенных с окружающим миром переходят из зоны тем для специалистов в глобально интересную и важную для российского общества и мирового сообщества проблему.